экзамена. Вначале Венеция отказалась, а затем согласилась, что Дзане может приехать, но при условии, что никакого экзамена не будет, а папа просто окажет ему честь, дав особую аудиенцию. Теперь, с назначением Вендрамина, Павел V ответил так же, как и его предшественник, только в еще более резких выражениях. Венеция вновь была готова пойти на тот же компромисс, но на сей раз папа остался непреклонен[321]. Это дело еще не успело разрешиться, как разразилась следующая буря.

Вернее, это были две бури, однако столь схожие между собой и случившиеся так быстро одна после другой, что их фактически можно считать одним событием. В его центре оказались два священника-монаха – Сципио Сарачени (который, как впоследствии выяснилось, никогда не принимал духовный сан) и Маркантонио Брандолин; на обоих пожаловались Совету десяти. Первого обвиняли в настойчивых посягательствах на честь его племянницы, не увенчавшихся успехом, после чего он публично ее оклеветал, оскорбил и измазал ее парадную дверь грязью; второй, со слов знатного дяди, выдвинувшего обвинение, был виновен в «убийствах, мошенничестве, изнасилованиях и всяческом насилии по отношению к своим подчиненным». В обоих случаях Совет десяти приказал немедленно провести расследование и, когда справедливость выдвинутых обвинений подтвердилась, взял на себя проведение суда и определение наказания для обоих преступников. Папа тут же забыл о своем возведении в дворянский титул и перешел в нападение. Эти два заключенных, будучи священниками, находятся вне юрисдикции республики, и она не имеет права держать их под арестом. Их нужно немедленно передать церковным властям, которые затем предпримут те действия, которые сочтут нужными.

Спор продолжался всю осень 1605 г., и по мере того, как год подходил к концу, атмосфера становилась все более напряженной. Затем, в середине декабря, когда дело уже быстро шло к разрыву отношений, Венеция назначила своим представителем в Риме некоего Леонардо Дона – опытного дипломата, который прежде представлял интересы страны в Испании и Константинополе и в прошлом был ветераном множества миссий к папскому двору. Однако было слишком поздно. Дона еще ехал через Апеннины, когда Павел V приказал отправить в Венецию два папских бреве. Одно из них касалось церковной собственности, второе – дела Сарачени и Брандолина: если Венеция немедленно не аннулирует свои указы по первому вопросу и не передаст двух арестованных Риму, на нее будет наложено церковное проклятие.

Письмо было доставлено рождественским утром, и, следовательно, прочли его не сразу. Оно все еще лежало непрочитанным, когда вечером того же дня умер дож[322], так что оставалось ждать избрания его преемника. Этим преемником стал сам Леонардо Дона. Спешно отозванный из поездки, он наконец разломил печать на ультимативном письме папы. Это зловещее послание находилось в Венеции уже большую часть месяца, и поведение папского нунция в этот период не оставляло сомнений в общем тоне его содержимого; так что дож вряд ли очень удивился, прочтя письмо. Правда, обнаружилось, что беспечный секретарь папской курии забыл отправить второе бреве, случайно вложив вместо него копию первого. Наступил неизбежный кризис. Поскольку о капитуляции не могло быть и речи, республика должна приготовиться к сопротивлению. Но каким оружием? Время дипломатии прошло, и теперь битву следовало перенести в лагерь врага. Было хорошо известно, что Павел V воображал себя правоведом; для того чтобы представить миру свое дело, обосновать свою позицию по нему и защищаться, Венеции требовался эксперт по каноническому праву, который был бы при этом богословом, диалектиком и политическим философом; нужен был человек, обладающий глубокими познаниями в церковной истории, и полемист, который будет доказывать правоту Венеции с ясной и безжалостной логикой, обратив все аргументы папы против него самого.

Сенат недолго думая послал за Паоло Сарпи.

Беда историка, рассказывающего о Венеции, и беда его читателей в том, что в его рассказе недостает великих людей. Если не считать дожей (да и те, если рассматривать их в целом, представляют собой ничем не примечательную массу – хотя бы потому, что у них было мало возможностей для самовыражения после получения верховной власти), в истории Венеции мало фигур, которые выделяются среди прочих как создания из плоти и крови, заслуживающие нашего почтения, ненависти или даже презрения, и которым позволялось влиять на ход событий. Таким человеком был Паоло Сарпи; однако, какую бы благодарность мы ни испытывали к нему за то, что он согрел человеческим теплом эти страницы, наш долг не идет ни в какое сравнение с долгом Венеции, которую он провел через последний и самый серьезный религиозный кризис в ее истории.

Когда сенат призвал Сарпи, ему было пятьдесят три года. Монах ордена сервитов с четырнадцати лет, в молодости Сарпи какое-то время был придворным богословом герцога Мантуи, после чего вернулся в Венецию в 1575 г., а четыре года спустя был назначен настоятелем монастыря. К тому времени он уже прославился ученостью, которая простиралась и за пределы духовной сферы; похоже, весь склад его ума был скорее научным, нежели философским. Как анатому ему ставят в заслугу открытие кровообращения за четверть века до Гарвея; по крайней мере, он точно обнаружил венозные клапаны. Как оптик он заслужил благодарность самого Галилея, преподававшего в Падуе с 1592 по 1610 г., – тот признал помощь «моего отца и учителя» (mio padre e maestro Sarpi) в конструировании телескопа[323]. Сарпи ужасно страдал от холода – возможно, по причине суровых ограничений в питании; хорошо знавший его сэр Генри Уоттон оставил нам незабываемое описание Сарпи, который сидел в своей келье, «выстроив бумажный замок вокруг своего стула и у себя над головой, если он читал или писал в одиночестве, так как он придерживался мнения господина нашего Сент-Олбанса, который считал, что любой воздух опасен и что он особенно вреден, когда ум сильнее всего занят». Несмотря на то что Сарпи был «одним из самых скромных созданий, каких только можно было найти среди людей», сэр Генри испытывал к нему безграничное восхищение:

Великолепен в положительном, великолепен в схоластическом и полемическом богословии; редкостный математик даже в самых трудных для понимания областях этой науки, но при этом такой знаток истории растений, словно никогда не читал иных книг, кроме книги Природы. И наконец, прекрасный знаток канонического права – именно в этом качестве он оказывал услуги государству, и конечно же, во времена папского интердикта именно он был главным источником просвещенности.

Именно Сарпи, назначенный официальным советником при сенате, составил ответ республики на первое бреве папы – то, что касалось церковной собственности. Тон ответа был уважительным, но абсолютно твердым, стиль – сжатым и неприукрашенным,