плечах, с пистолетом в кармане, с бутылкой в руке, голодный, измученный, в горе оттого, что от всей роты остался один, но и счастливый тем, что враг не прошел, он, не оглядываясь на недавнее поле боя, идет к своим.

Идет человек, из своего опыта знающий, что фашистских гадов бить можно. Что именно он будет их бить, такие, как он, вынесшие на своих плечах всю боль и недоумение первых месяцев битвы за Родину.

Это уже воин идет!..

В повести «Крик» герой Воробьева тоже командует взводом на подступах к Москве. Внешне он тот же юноша с кубарями, что и в прошлых вещах. Но за известной нам внешностью совсем другой человек. Другое в нем — это прежде всего отношение к людям, над которыми поставили его командовать. Ему легко с ними, и им легко с ним, потому что не выдавливает он из себя к ним доверие, не заставляет себя их любить, а доверяет им и любит их. «Тридцать обветренных и дорогих мне лиц, тридцать пар всевидящих и понимающих глаз смотрели в нашу сторону. Что-то горячее, благодарное и преданное к этим людям пронизало тогда мое сердце, и я быстро отвернулся, потому что мог заплакать…»

Знаменательное признание! Если бы раньше герой Воробьева отважился на подобное, ему вряд ли бы можно было поверить. В крайнем случае можно было б счесть эти слова за минутную слабость. И затем простить. Теперь же и мысли такой не приходит. Вся повесть как раз убеждает в том, что герой Воробьева с радостью принял в себя это новое, постепенно, с трудом, но неумолимо подминающее то, что не пришло с кровью, а было наносным, чуждым, неорганическим. И это новое в нем диктует совершенно иную логику его мыслей, его поступков и действий. И нет ничего удивительного, что в ситуации, схожей с той, что была в рассказе «Дорога мужества» и в повести «Убиты под Москвой», герой уже не бросает людей на произвол судьбы, спасая себя. Он спасает людей, приказывая им отходить, а сам остается в прикрытии.

Вместе с ним — помкомвзвода старший сержант Васюков. Первое же появление Васюкова в повести говорит о том, что лейтенант со своим помкомвзвода — близкие люди. На народе они держат себя по отношению друг к другу подчеркнуто официально, а когда остаются одни, то лейтенант — Сережа, а сержант — Коля. Нет, это не панибратство. Это знак величайшего взаимного расположения, доверия и общей их, двух командиров, ответственности за судьбы тридцати дорогих им людей — бойцов взвода…

И вот оба они заперты под замок в сарае, а снаружи скрипят по снегу шаги часового. Плен… Повестью «Крик» начинается новый этап жизни нашего героя.

О чем же первая мысль его, только что пришедшего в себя после ранения и только-только успевшего сообразить, что он в плену? О том, что его ждет? О допросах, пытках и казни? О жалости к себе?

Если б то было раньше, вполне логичным было бы предположить, что именно в это русло устремятся мысли героя Воробьева. Но теперь вот что его волнует в первую очередь: «Всех?» Он спрашивает Васюкова о бойцах взвода. И это не только не противоречит логике его теперешней человеческой сути, нравственно возрожденной на войне, — это единственное, чего от него ждешь.

Здесь, в плену, герой Воробьева как бы прозревает. Люди, рожденные на той же, что и он, земле, не страха, не подозрения были достойны, а глубокой в них веры, любви и бережного отношения. На них держалась всегда и держится — в самый тяжелый свой час — Россия. На таких вот, как этот простой, не шибко грамотный парень Коля Васюков.

Сто раз бы умер лейтенант в первые же дни плена, не будь рядом с ним Васюкова. Только силой, уверенностью, добротой Васюкова он и живет. А кто он для Васюкова, в сущности? Ну, вместе служили, вместе самогон пили, вместе повели взвод на разведку боем, потом одной миной их ранило, а теперь вот они в плену. Не так уж длинен их совместный послужной список.

Но не в послужном списке дело. И не в личной симпатии. Для Васюкова лейтенант прежде всего — человек, вместе с которым они родились на русской земле, вместе с которым пошли они защищать эту горькую землю, с которым вместе — Васюков ни на секунду не сомневался — они еще повоюют. Этот обескровленный, чуть живой лейтенант — единственная ниточка, которая связывает сейчас Васюкова с тем, чего нет для него на свете дороже, — с истекающей кровью Родиной. И он, отшвыривая мысли о собственной гнетущей ране, делает все, чтобы успокоить, выходить, уберечь лейтенанта, а если настанет такая минута, то и закрыть его своей грудью.

И крепок его дух, крепка вера в себя, в таких, как он сам, вышедших сразиться с врагом. Многое ему непонятно, и от этого непонятного душит его бессильная злоба. Но одно он знает твердо и в своем этом знании непоколебим: немца бить можно!

Лейтенант не хочет обременять собой — полуживым — тоже раненого, но быстрее, чем он, ожившего Васюкова. В какой-то момент он предлагает ему даже «смываться» — есть такая возможность. И в то же время он знает: уйди Васюков — ему «хана» тут же. Но Васюков не уйдет, не бросит его. Орден — так на двоих, смерть — так вместе. Это для себя Васюков решил твердо. И на этой его твердости держится лейтенант, из последних, угасающих сил стремясь доказать своему великодушному другу, что тот не зря с ним «валандается», что он достоин этого. И смерть, если такое свершится, он примет достойно.

Васюкова, его самоотреченную, жертвенную преданность тому, кто, как и он сам, попал в отчаянное положение, не раз и не два еще вспомнишь. Это будет тогда, когда память Воробьева вновь возвратится к немецкому плену. Только теперь «исполнять обязанности» Васюкова будет уже главный герой писателя. В рассказе «Немец в валенках» уже сам он — не однажды бежавший из лагерей и всякий раз схваченный снова, а теперь вот посаженный в штрафной офицерский барак — выхаживает напарника по побегам. Но это для нас не откровение, мысленно мы уже видели его в этой роли в повести «Крик». И все же откровение будет. Оно придет вместе со вставной новеллой из повести «Почем в Ракитном радости».

Но прежде — один небольшой разговор.

Герой Воробьева активно вмешивался в жизнь и судьбы многих близких, а порой и незнакомых ему