— Поехали! — Яков встал, придерживаясь за спинку стула. — По дороге расскажешь...

— Цыть! Не ерепенься... Заприметил я место. Было это прошлым мартом, когда на пленного немца облаву делали. А в начале лета нашёл я двух помесных котят: голова материнская, змеиная, с прижатыми ушами, а мастью — тёмно-серые, в разводах, как батька. Взял на пасеку, вскормил. Кошечка стала рано охотиться, и птиц, и мышей, и сусликов душить. И убегла. А котика я приручил, домой привёз. И что оказалось? Рыболов! Как-то отчаливаю лодку от берега, а он с разгону — сиг! Закинул удочки. Он — на самый нос уселся и за поплавками следит не хуже меня. И только поймал ласкиря, над лодкой занёс, — на задние лапы встал, хвать! Тут чекамас[84] взялся, с полкило. Не тронул! Понятие имеет — это для хозяина. Так кажин раз с ним ловили. И вот слабо засек я краснопёрку, сорвалась у самой лодки. Он — в воду, за ней! Выныривает, а рыба в зубах!

Яков засмеялся, стуча тростью, пошёл к выходу.

Светлогривая лошадка вынесла с забазья тарантасик, зацокала по улице. Сидевший рядом с возницей Яков весело оглядывал дворы, угадывал в темноте случайных прохожих. Истомлённо-радостно ныла душа в ожидании встречи с домом! Но у околицы аксайский баламут вдруг развернул лошадь и, стеганув кнутишкой, погнал в противоположную от Ключевского сторону. Яков с недоумением привстал с лавки, схватил за руки хуторянина:

— Куда ты меня везёшь?

— Везу, куда надо!

— Кончай дурью маяться! Дай вожжи!

— Твой дом там, где жинка. Правильно? А Лидия зараз в Пронской, в больнице! — За сердитым криком Наумцев старался спрятать своё волнение. — Вторую неделю там. В силосную яму на ферме соскользнула и — на вилы! Хорошо, только бок проштрыкнула!

Яков минуту потрясённо молчал, затем вцепился в вожжи, остановил кобылку. Спрыгнув наземь, бросился снимать посторожи, гужи. Все увещевания Михаила Кузьмича канули бесследно. Поняв, что Яков решил скакать в станицу, раздосадованный пчеловод сокрушённо твердил:

— Коли останешься в больнице, конячку смело отпускай! Она сама дорогу в хутор найдёт. Не держи при себе! А то мне голову бригадир открутит...

Яков чуть не загнал лошадь, безостановочно жаля кнутом. Он осадил её у самого больничного крыльца, валко слез, захромал по ступеням. В начале коридора за столом с ясной керосиновой лампой, сидела дежурная медсестра. Невысокая калмыковатая девушка встревоженно вскочила, преграждая проход:

— Вы куда, военный? Все спят!

— Шаганова у вас? Здесь лежит?

По плоскому лицу легли строгие тени.

— Допустим, у нас. Вы не орите! Больные...

Яков пошёл по коридору прямо, не обращая внимания на возмущённую скороговорку медички. Громкий стук сапог сбоисто покатился вдоль стен.

—Лида! Шаганова! — вызывал он взволнованно-горячечным шёпотом, заглядывая в открытые двери. — Лида!

И когда в предпоследней палате напротив мутно белеющего окна возникла женская фигура в напахнутом халате, Яков безошибочно узнал жену. Не в состоянии унять крупной дрожи, он бросился к ней. Поймал лёгкие руки, ощутил родной запах волос, скользнувшие по его щетинистой щеке пушистые завитки. Они застыли, обняв друг друга...

— Как ты? Тебе можно подниматься? А то я налетел... — говорил Яков, отрываясь и в темноте ища взгляда любимой, чувствуя его.

— Уже можно... Ничего! Оклемаюсь... Главное — ты живой! А мне это за один грех... Не помогла человеку... — сквозь слёзы торопливо прошептала Лидия, переводя дыхание. — Ты дома был? Видел Федю?

— Нет, сразу к тебе. У Кузьмича лошадь забрал... Ты скажи, ластушка, в чём нуждаешься?

— У меня всё есть. Лечат хорошо... Как я по тебе соскучилась! — всхлипнула Лидия. — Дождалась! Господи, дождалась... Забери меня!

Яков только теперь обнаружил, что в палате, кроме жены, ещё пациентки. Они, конечно, все слышали. Но лежали не шелохнувшись!

— Как разрешит хирург, так и увезу! — пообещал Яков, гладя руки жены. — Мне эта... музыка привычна. Три месяца в госпитале...

Дежурный врач, рассвирепевший как бес, медсестра и сторож нагрянули в палату, не позволив Якову договорить. Досталось и ему, и Лидии!

Лошади, как предупреждал Кузьмич, у крыльца не оказалось. По всему, махнула обратной дорогой. Яков спустился на землю, ослабевший, потерянно одинокий. Он успел приметить, что окно палаты, где находилась Лидия, было напротив цветущего дерева. Он поковылял за угол, прокрался по дорожке к яблоне, источающей медвяную свежесть. С ней мешался аромат сирени, разросшейся вдоль больничной стены. Тут же кособочилась скамья. Яков устало присел. За окном, всего метрах в пяти, была его Лидия. И он, объятый радостью и тоской, остался до утра. Вспомнив, однако, что красноармейская книжка в кармане гимнастёрки, Яков надумал воспользоваться случаем и отметиться в военкомате.

Уже под утро, озябнув, он очнулся, открыл глаза. И вздрогнул от близкого выщелка! Соловей ударил снова, самозабвенно и дерзко, дивя руладой. «Признается в любви, — улыбнулся Яков и рывком поднялся. — И моя любимая здесь... Пой, дружище!»

Так и просидел до утреннего часа, когда проснулась станица и вновь пошла по своему распорядку больничная жизнь. Но, избегая стычек с медиками, Яков переменил планы и направился в военкомат. По улице полыхали сирени. Празднично белели дома. И в солнечной тишине послышались возгласы радости эхом летя от двора ко двору. Яков настороженно прислушивался, не мог взять в толк.

Наконец на улицы высыпали и бабы, и старухи, и казачата. Весёлый гомон вскипал на школьном дворе. Две краснолицие, возбуждённо улыбающиеся тётки, заметив красноармейца, бросились к нему. И не успел Яков опомниться, как повисли у него на шее!

— Ой, тётеньки, замучаете! Что стряслось? — уворачиваясь от поцелуев, спрашивал Яков.

А к ним бежали станичники от проулка, с приплясом, со слезами восторга.

— Победа, солдатик! Войне конец! Капитуляция! — жарко и оголтело кричала ему в лицо дородная казачка. — Левитан победу объявил!

А дальше было уж совсем невообразимое! Якова подхватили на руки подоспевшие парни и долго качали. Несмотря на его отказы, угощали самогонкой и вином, водили с песнями по улицам. А на площади, возле братской могилы, какая-то светлоликая старушка в платочке, перекрестившись, — точно иконку! — поцеловала его солдатскую медаль...

6

Семнадцатого мая войскового старшину Шаганова отозвали из юнкерского училища, разместившегося в Амлахе, в штаб Стана. Соломахина нашёл Павел чрезвычайно усталым и удручённым. Вначале генерал осведомился о боеготовности юнкеров, расспросил о дислокации казачьих