И вот настало мое дежурство в ночь на 27 декабря. Меня встретили вечером у Надежды Яковлевны незнакомые женщины: бывшая жена художника Плавинского Жанна и две ее подруги из Киева. Надежда Яковлевна была уже явно утомлена. Я померила ей давление, дала лекарства и сказала, что скоро будем готовиться ко сну. Жанна с подругами пили чай на кухне и вроде бы не собирались уходить. Мне пришлось присоединиться к чаепитию.

Через какое-то время Надежда Яковлевна громко позвала меня и сказала, что она тоже хочет посидеть на кухне. Я растерялась: я ведь не подниму Надежду Яковлевну, хотя она стала очень худенькой, и это явно выходит за пределы ей дозволенного. Надежда Яковлевна спокойно объяснила: нужно позвать одну из женщин, сцепить кисти рук так, чтобы образовалось сиденье, она обхватит нас за плечи, и тогда перенести ее на кухню. Что мы и сделали. Обращаясь к киевлянкам, Надежда Яковлевна спросила, знают ли они украинские песни. Оказалось, знают. “Пойте”, – попросила она. И начался концерт украинской песни. Время от времени Надежда Яковлевна спрашивала, знают ли гостьи еще такую-то песню или другую. Они их почти все знали и неплохо пели. Надежда Яковлевна слушала с интересом, наверно, вспоминала свою киевскую юность, город, где они встретились с Осипом Эмильевичем и полюбили друг друга, свою долгую жизнь без него – именно 27 декабря он погиб.

А время шло. Я внимательно наблюдала за Надеждой Яковлевной и понимала, что пора прекращать концерт по заявкам, ей явно всё это не по силам. Вдруг лицо ее побледнело, по высокому лбу потек пот. Я очень испугалась и тут же сказала, что мы немедленно уносим Надежду Яковлевну в кровать. Видя ужас в моих расширившихся глазах, Надежда Яковлевна успокоила меня: “Не бойся, я такой подлости тебе не сделаю, в твое дежурство не умру”. Эта ее фраза с моей легкой руки стала крылатой, многие мемуаристы ее повторили.

Когда мы остались вдвоем, она выпила лекарство, лицо ее стало розоветь, давление пришло в норму, ей стало лучше. Я принялась выговаривать ей: “Вы такая легкомысленная, а я, дура, вас послушалась, нельзя вам было вставать и долго сидеть на кухне”. Надежда Яковлевна мне спокойно возразила: еще до моего прихода она не знала, о чем говорить с незнакомыми киевлянками, да и Жанну она видела второй или третий раз. А поскольку гостьи не ушли сразу, она хорошо придумала – пусть поют украинские песни, она с детства их любит и давно не слыхала. Слава богу, заснула Надежда Яковлевна быстро, слово сдержала – не умерла в мое дежурство, которое стало для меня последним. Утром часов в одиннадцать меня сменила замечательная Зоря Яковлевна Гельфанд.

Оказалось, это был последний в ее жизни концерт, хотя и самодеятельный, но с украинскими песнями. И последнее ее “сидение” на своей кухне. И случилось всё это ровно через сорок два года после гибели ее мужа – Осипа Мандельштама. Надежда Яковлевна умерла утром 29 декабря 1980 года, легко, как и хотела, в своей постели.

Мне позвонили днем 29-го, я тотчас поехала на Большую Черемушкинскую. Надежда Яковлевна лежала уже в гробу в красивом коричневом платье, над ней по очереди читали молитвы, вокруг были цветы. Как завещала Надежда Яковлевна, ей положили в гроб “паутинку шотландского пледа”, воспетого Осипом Мандельштамом. Лицо Надежды Яковлевны как-то просветлело и успокоилось: на земле она свою миссию выполнила, а на небе ей предстоит встретиться с любимыми. Что может быть прекраснее?

А тем временем все “вражеские голоса” объявили о смерти Надежды Мандельштам, хотя родное Отечество не обмолвилось ни словом. Но люди уже шли и шли в эту маленькую однокомнатную квартиру, чтобы проститься с Надеждой Яковлевной, – дверь не закрывалась. Приезжала проститься Белла Ахмадулина. Телефон захлебывался от звонков, какое-то время я отвечала по телефону: звонили незнакомые люди, звонили из журналов “Дружба народов” и “Новый мир”, из посольств, все хотели узнать о времени и месте похорон. Об этом 29-го и еще днем 30 декабря никто из нас не мог сказать ничего определенного.

Первая мысль друзей была – Ваганьковское кладбище. Там похоронен Евгений Яковлевич Хазин, любимый брат Надежды Яковлевны и муж художницы Елены Михайловны Фрадкиной, в этой могиле лежали и ее родители. Елена Михайловна не дала согласия на захоронение Надежды Яковлевны: она зарезервировала там место для себя, а участок этот очень небольшой. Пошли на переговоры с директором Ваганьковского кладбища, который сразу понял, о чьих похоронах идет речь, и посчитал для себя честью помочь. Он пообещал расширить этот старый участок, принадлежавший Елене Михайловне Фрадкиной.

Выход казался найденным, назавтра должны были оформить документы. Но назавтра в кабинет директора Ваганьковского кладбища позвонил уполномоченный КГБ по московским кладбищам (и это они контролировали!) и категорически запретил хоронить Надежду Мандельштам на Ваганьковском. Ясно было, что власть натерпелась страха с похоронами Высоцкого тем летом и допустить еще одну “ходынку” в центре города не собиралась. Директор Ваганьковского очень огорчился и сказал, что готов рискнуть своим местом и все-таки похоронить Надежду Яковлевну рядом с братом.

Однако друзья не могли принять такой жертвы и не хотели никакого скандала на похоронах Надежды Яковлевны. Она такое решение наверняка бы одобрила. Еще раньше Литфонд предложил место на Новокунцевском кладбище, которое в ту пору не отделено было от старого деревенского Троекуровского. И тогда директор Ваганьковского позвонил своему приятелю, директору Троекуровского, с просьбой найти хорошее место на старом кладбище для такой женщины. Было найдено пустое место у большого дерева среди простых давних могил.

Тридцатого декабря друзья опять собрались у гроба Надежды Яковлевны, читались по-прежнему над ней молитвы. Всю прошедшую ночь молитвы над ней читались тоже. Но под вечер 30-го в квартиру явились трое гэбэшников в штатском и двое милиционеров с прокурорской повесткой: они должны арестовать тело, увезти его в морг, а квартиру опечатать. Хотели забрать Надежду Яковлевну без гроба, но все мы (а нас было не меньше десяти человек) встали стеной и не отдали им Надежду Яковлевну без гроба. Машина у них была для перевозки трупов или пьяных, которых они подбирали зимой на улице: гроб в такую не входил. Они отправились за другой машиной. Когда мы остались без чужих, Варя Шкловская сказала: “Быстро прячем на себе или в своих сумках самое ценное и выносим, уходя из квартиры”.

Юра Фрейдин напомнил: “Не забудьте унести птицу, это обязательно”. Эту металлическую черную птицу Осипу Мандельштаму подарили в Армении, во время их с Надеждой Яковлевной путешествия.

Он птицу держал в руках, любил, она ее возила всюду за собой и сберегла. Я спрятала птицу под своей дубленкой и так вынесла ее. Она больше года жила у меня дома, а затем я отдала ее Юре Фрейдину, раньше не могла – у него дома был обыск, ждали повторно “гостей дорогих”. Другие люди что-то еще спрятали в свои сумки, Таня Птушкина унесла трехтомную “американку” Мандельштама с пометками Надежды Яковлевны на полях. Все вышли из квартиры, ее опечатали, нас не обыскивали. Надежду Яковлевну увезли.

Этот Новый, 1981 год, хотя и мертвой, Надежде Яковлевне предстояло провести под арестом. Юру Фрейдина кто-то посадил в машину, и они поехали за Надеждой Яковлевной, чтобы знать, в каком морге она будет находиться. Все боялись, что нам не отдадут тело. Но этого, слава богу, не произошло.