Гроб с телом Надежды Яковлевны отдали и разрешили поставить в церкви. Отпевали ее 2 января 1981 года в церкви Знамения Божией Матери, что в Аксиньино, за Речным вокзалом. В этой церкви дьяконом был о. Александр Борисов, друживший с Надеждой Яковлевной, ныне он настоятель храма Святых бессребреников Козьмы и Дамиана в Шубине. Вместе со священником Знаменской церкви диакон Александр Борисов служил панихиду по Надежде Яковлевне, им сослужил протоиерей о. Александр Мень.

Народу в церкви и за ее пределами было очень много. Когда на руках выносили гроб, стоящие люди вокруг пели “Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас”. Друзья Надежды Яковлевны сопровождали ее гроб в автобусе. Дни стояли зимние, короткие, уже смеркалось, когда мы приехали на Троекуровское кладбище. Но народу и без автобуса добралось до кладбища немало. От асфальтовой дороги, куда подъехал автобус, до могилы гроб несли на руках по неудобной тропинке, меж тесных могильных оград, по снегу. А путь этот не короткий.

У могилы и вокруг нее на узкой тропинке плотно стояли друзья, знакомые Надежды Яковлевны. Остальным людям пришлось пробираться по другим таким же заваленным снегом тропинкам и стоять за чужими оградами. Когда опускали Надежду Яковлевну в землю, стемнело еще больше. И вдруг все – и те, кто были у самой могилы, и те, кто вдали, – зажгли свечи, много свечей. На снегу, среди темневших деревьев и могильных оград, в сгустившихся сумерках, свечи вспыхнули и горели, как звезды на небе. Так торжественно, трогательно, красиво прощались со вдовой великого русского поэта, чьи стихи она сберегла, с женщиной, чьи книги читали отпечатанными на папиросных листках в самиздате, о месте и времени похорон которой никто в родной стране не объявлял. А множество людей всё равно стояло с горящими свечами: провожали Надежду Яковлевну в последний путь. Она на такой триумф не рассчитывала.

Потом автобус отвез нас на улицу Дмитрия Ульянова, где в квартире Натальи Владимировны Кинд организовали поминки. Мы долго еще за столом вспоминали Надежду Яковлевну, у всех были свои истории, связанные с ней. И читали, читали вслух Осипа Мандельштама.

Мы и теперь еще, кто остался в живых и кто в силах, в день рождения Надежды Яковлевны и в день ее смерти собираемся вместе, чтобы поговорить о Надежде Яковлевне, о том счастье, что выпало на нашу долю. Как же Надежды Яковлевны сегодня не хватает!

И чем дольше я живу на свете, тем больше ее не хватает: не встречаются люди ее судьбы, ее масштаба, ее ума и доброты, ее мужества, ее веры.

После своего дня рождения 31 октября она почти сразу слегла, где-то 11 ноября вызывали “скорую”, у нее был гипертонический криз, и после этого числа она уже не вставала. Никаких страданий она не испытывала, просто лежала, сначала не разрешали вставать врачи, и она была рада, а поскольку лежать она всегда предпочитала и раньше, а силы убывали, все-таки 81 год, то уж надежды на то, что она встанет, как-то и не было.

Поэтому стали дежурить, то есть всё время около нее кто-то был, и день и ночь. Участвовали в этом 25 человек, и старые знакомые, и много новых появилось. Конечно, она капризничала, но вообще с ней было легко, целый день она читала или дремала, разговаривала мало, да и о чем ей с нами разговаривать было. У меня уже давно появилось ощущение, что, кроме видимого плана ее существования, был и какой-то другой, может, это были воспоминания, ее захватывавшие всё чаще, но когда она отвечала на какой-то вопрос, мне казалось, будто она возвращается откуда-то из себя. С другими я не знаю, как было, но я это точно чувствовала. Ну и потом, конечно, я всегда понимала, что ровней ей быть ни в чем не могу.

В тот вечер я пришла сменить Н.[872] и должна была дежурить ночь. Перед этим я не видела Над. Як. восемь дней, и сразу бросилось в глаза, как сильно она сдала, какое-то лицо отрешенное, что ли, измученное. Н. была с ней целый вечер и сказала, что Над. Як. часто стонет, но и раньше она любила стонать, а когда спрашивали: что – отвечала, что просто так. Может, не хотела говорить, а может, и правда просто так. Мы уж привыкли и не досаждали ей этими вопросами. Последние две недели она вставала и с помощью доходила до ванной, но раза два падала – от слабости.

Когда Н. ушла, была прежней, то есть немного капризничала, но есть не просила, как обычно вечером (хотя ела поразительно мало). В чем душа держалась, исхудала она так, что даже страшно было иногда. Но настроение было ровное, часто курила, не могла бросить никак, шутила над кем-то. Пыталась читать книгу (какую-то Искандера), но не могла, откладывала.

Стала устраиваться спать, я дала ей на ночь обычные таблетки, две слабительные и половинку снотворного. Попросила посидеть рядом с ней, потом сказала, что какой-то голос говорит ей: “на Руси”. Спросила меня, слышу ли я. Я сказала: нет. Немного полежала, закрыв глаза, потом сказала: “Теперь говорит: в лесу”. Еще позже спросила, какая машина гудит в комнате. Но было тихо, правда, под окнами ходит трамвай (не в этот момент). Я и сказала, что, может, это трамвай, но она покачала головой: нет. Потом попросила позвонить Ю. Ф.[873], очень ему доверяла, рассказала это всё. Было похоже, что она хочет спать, что меня удивило несколько, обычно она не засыпала раньше часу ночи, а то и позже. Но просила сидеть рядом. Дыхание у нее было довольно тяжелое, но и это было привычным для нас, она так и раньше дышала. Короче говоря, я ничего не чувствовала. В какой-то момент, еще не заснув, она вскрикнула, на лице был ужас. Я спросила: что? Она говорит: “кошка”, а потом: “страшно”. Я сказала: “Помолитесь Богу, Над. Як.”. Она сказала: “Я молюсь”.

Но я-то ничего не понимала, и потом, когда она заснула, это было около полтретьего ночи или чуть раньше, я думала, что она спит. Но хотя это была первая спокойная ночь за все мои дежурства и Над. Як. ни разу не позвала и не разбудила меня, как было раньше (со всеми), как-то было неспокойно, я прислушивалась к ее дыханию и считала: было около пятидесяти в минуту, а пульс ровный.

После 7 утра я стала ждать, что она проснется и попросит кофе – как обычно. Но она спала, я так думала, дыхание было такое же частое. Спала она всегда на спине и позы во сне не меняла, так было и тогда. Я ждала, уже было совсем утро, кто-то звонил, я всем говорила, что Над. Як. спит, потом звонил Г. Г.[874], он должен был приехать с электрокардиограммой, она ждала его звонка накануне. Я и ему сказала, что она спит.

Лицо было удивительно спокойное и какое-то очищенное, умиротворенное. И только около 10 утра дыхание вдруг стало очень редким, я считала, сначала пятнадцать, потом двенадцать, потом восемь в минуту. Позвонила Г., он сказал: вызывайте “скорую”, я вызвала, еще минут пять она дышала, но совсем редко, я уже не считала, а только ждала, будет ли еще вздох.