умом он не был одарен, как, впрочем, и сама Мария, но легко запоминал услышанные каламбуры и без труда сыпал словами. Галантный и куртуазный от природы, он мог быть до неприличия непристойным, но женщин это-то и сводило с ума, а простой люд, прозвавший его Королем Центрального рынка, его обожал.

Мария, может, и заполнила бы возникшую паузу этим обольстительным кавалером двадцати семи лет, но она чувствовала, что любая попытка соблазнить его обернется пустой тратой времени: и сердцем его, и умом владела другая. Дабы прощупать почву, Мария завела разговор о мадам де Монбазон. Франсуа вызывающе улыбнулся, словно с трудом воскрешал в памяти ее образ. Но стоило Марии коснуться королевы, как Франсуа тут же, словно устрица, ушел в себя, в глазах его отразилась грусть. Мария теперь была уверена – он влюблен в Анну Австрийскую. Стоило ей упомянуть имя Мазарини, как Франсуа дал волю своему гневу:

– Хам, наглец, выскочка, осмелившийся держаться на равных с достойнейшими людьми королевства, и как только он до сих пор удерживается в Лувре?

– Да, мой дорогой, вы явно не любите Мазарини, – нежным тоном проворковала Мария.

– Я его ненавижу, он отвратителен! Если бы не он, я стал бы…

И смолк на полуслове, как если бы остановила его осторожность или хотя бы целомудрие. Но Мария безжалостно продолжала:

– Вы бы стали кем?

– Пустое! Но, что бы ни случилось, знайте, мадам герцогиня, я не единственный, кто хотел бы избавиться от него. Высшая знать разделяет такие настроения. Ришелье ненавидели, потому что боялись его, по-своему он был даже велик. Этот же – в недавнем прошлом всего лишь жалкая канцелярская крыса, теперь напялившая на себя кардинальскую мантию. Подчиниться ему – значит потерять достоинство! Наш юный король достоин лучшего наставника, нежели этот фигляр! Мы не потерпим, чтобы он учил маленького Людовика!

Все, что Марии довелось услышать, было для нее истинным откровением.

– Как это печально, – вздохнула Мария, – что между королевой и самыми преданными ее друзьями он пытается выстроить стену. После всего, что я претерпела, меня постигло не просто разочарование, я испытываю истинную боль.

– А разве королева вас не принимает?

– Принимает, но словно по неприятной необходимости, как будто мы не были ближайшими подругами. Прежнего пыла, былого доверия теперь уже нет, – говорила Мария со слезами на глазах, вдохновленная собственной игрой.

После этого разговора и сложился их союз. Он дал начало тому, что впоследствии назовут «заговором хвастунов». Этот заговор собрал вокруг Марии Франсуа де Бофора, Шатонефа, Вандомов с приспешниками, Гизов, Роанов и прочих значимых величин, за одним лишь исключением: принцесса Конде, одна из Монморанси, так и не простила Шатонефу – бывшему хранителю печати и канцлеру участия в казни своего брата. Ее дочь, прекрасная герцогиня де Лонгвиль, разделяла с матерью негодование. Для Мазарини их поддержка была неоценима. Он предпринял попытки поладить и с мадам де Шеврез, попросил ее о встрече и прибыл к ней в особняк на улице Сен-Тома-дю-Лувр. То была очевидная уступка с его стороны: Мазарини мог воспользоваться своим положением и вызвать к себе.

Начал он без предисловий, сказал, что приехал устранить недомолвки, которые, как ему казалось, возникли между ними, о чем его просила и королева.

– Королева сожалеет о них, – добавил Мазарини с улыбкой. – Нам хотелось угодить вам, мадам де Шеврез. В последние годы вы многое потеряли. Нужны ли вам деньги? Пятьдесят тысяч? Сто тысяч? Двести тысяч? – Кардинал не сомневался, что после такого лестного предложения Мария сделает правильный выбор.

Предложенная сумма действительно впечатляла, к тому же она была бы весьма кстати, но Мария жаждала преподать этому прелату, разговаривающему с ней словно барышник, урок:

– Благодарю, господин кардинал, я ни о чем не прошу. А вот друзьям моим есть на что сетовать.

– Боже мой, на что же?

– Я вам скажу: герцог Вандом заявляет свои претензии на унаследованную им, но отобранную у него Ришелье Бретань, мсье де Бофор желает стать во главе Адмиралтейства. Герцог д'Эпернон недоволен тем, что ему не возвращены прежние обязанности. Что же касается герцога Марсияка, он хотел бы править в Гавре…

– Это очень сложно, Гавр придется отнять у наследников покойного кардинала. А что касается Бретани, она теперь у мсье де Брезе, и его отец тоже…

– Кардинал мертв! – резко оборвала его Мария. – И я не понимаю, почему его наследникам принадлежит половина королевства. Было бы справедливо, если бы те, кто пострадал, получили бы за это компенсацию.

– Несомненно, однако все не так просто, как кажется на первый взгляд. Я подумаю, подумаю…

Он не сказал «нет». Сочтя такой результат вполне успешным, Мария зачастила к королеве в надежде вернуть свое былое влияние, демонстрируя то расположение к Мазарини, то осторожную критику, похваливая понемногу Шатонефа, не покидавшего свой дом в Монруже. Упрямая, едкая, порой нетерпимая, она не отдавала себе отчета в том, что становится надоедливой. Мазарини вынужден был дать ей понять, чтобы она оставила всякие надежды на возврат Шатонефа к делам…

Это привело к неприятному инциденту, который и спровоцировал пожар.

В тот день мадам де Монбазон в компании Марии, с которой у нее установились весьма тесные отношения, принимала гостей. После того как гости разъехались, они обнаружили два неподписанных нежных письма, утерянных маркизом де Колиньи. Письма были, конечно же, от женщины. Они решили, что их автором являлась мадам де Лонгвиль, прелестная сестра великого Конде, насмехавшаяся в письме над браком Элизабет де Вандом и герцога де Немура.

Эта свадьба состоялась в бывшем дворце кардинала Ришелье, переименованном недавно в Пале-Рояль. В Лувре это сделать было невозможно, так как туда переехала королева с детьми.

История с письмом стала достоянием гласности. Принцесса Конде метала громы и молнии, громогласно заявляя о публичном оскорблении и дискредитации. Королева сама дала к тому повод. Неосторожная Мария де Монбазон вынуждена была явиться в особняк де Конде и принести публичные извинения. В зале, полном народу, герцогиня де Монбазон исполнила роль кающейся весьма своеобразно: подражая жалкой комедиантке, она с презрительной усмешкой зачитала пришпиленный к вееру текст, который затем пренебрежительно отбросила.

Спустя несколько дней Мария пригласила королеву и некоторых придворных дам на легкую закуску в существовавший в ту пору парк Ренар, уютный уголок возле Тюильри, где можно было приятно провести время. Пригласила Мария и принцессу Конде. Она дала согласие, поскольку ее заверили, что мадам де Монбазон нездорова и ее не будет. Но, приехав туда вместе с Анной Австрийской, принцесса увидела свою недоброжелательницу, беседующую с мадам де Шеврез. Принцесса Конде хотела немедленно уйти, но