Либен смотрел на хозяйку большим чёрным глазом и тёрся горячей щекой о её руку.

Эльза тряхнула головой, перевела дыхание. Затем повелительно кивнула пажам и вскочила в седло.

Глава 2

Старый Муталиб в новой роли

Парсифаль прислушался к удаляющемуся стуку копыт и снова устремил насмешливый взгляд на смущённо молчащего сына:

— Ну что же, Лоэнгрин? Я вижу, за десять лет ты очень даже свыкся с обликом доброго христианского правителя. Ты уже и на службы в храм ездишь!

Молодой герцог резко поднял голову.

— За всё время раз пятнадцать и ездил, либо ходил в здешнюю церковь, — раздражённо произнёс он. — А так провожу некоторое время в часовне замка, и этим все удовлетворяются. А как бы ты хотел, отец? Ты же сам позволил мне стать тем, чем я стал. Герцог Брабанта не может позволить, чтобы его заподозрили в ереси и даже в недостаточно усердном исполнении христианских обязанностей. Кроме того, — тут он слабо усмехнулся, — наши обеты разрешают внешне действовать по чужим правилам.

— Разумеется, — кивнул магистр. — Надеюсь, ты делаешь всё это действительно ради соблюдения тайны. Но, судя по всему, ты до сих пор влюблён в эту женщину.

Лоэнгрин вспыхнул.

— Это тем более не запрещено!

В глазах Парсифаля на мгновение мелькнул и тотчас погас опасный огонь. Затем он посмотрел на сына с недоумением:

— Не всё облекается в форму закона и запрета. Странно, что ты так и не понял этого! Любовь нельзя запретить, это то же самое, что запрещать кошке входить в дом — так или иначе она туда пролезет. Но если кошку никак не удаётся выгнать, а быть в доме ей нельзя, то хозяину придётся убить её.

Магистр увидел смятение и ярость, которые так явственно отразились на лице герцога, что их невозможно было скрыть. Да Лоэнгрин и не скрывал. Залившись пунцовой краской, он вполголоса бросил:

— Если это о моей жене, и если ты так пошутил, отец, то шутка была слишком неудачной!

Парсифаль расхохотался:

— Перестань! Это не об Эльзе, а всего лишь о твоём к ней неумеренном чувстве, которое начинает мешать тебе. Я не уверен, что орден может полагаться на тебя, как прежде. Впрочем, я приехал к тебе не с этим. Мы приехали... Я так и не представил своего спутника. Но лишь от того, что ещё не уяснил, под каким именем он пребывает на сей раз. Итак?

Магистр повернулся к сидевшему в нише человеку, который всё это время молчал, не выказывая, казалось, никакого интереса ни к разговору Лоэнгрина с женой, ни к резкой беседе отца и сына. Теперь он чуть привстал, в знак приветствия наклонив голову в большом берёте. Его лицо, лоснящееся, словно постоянно покрытое потом, с небольшими, острыми глазками, под высоко поднятыми бровями, выразило сомнение.

— Право, вы поставили меня в тупик, великий магистр! — проговорил он глуховатым голосом, на достаточно правильном немецком языке, но с каким-то гортанным акцентом. — За долгие годы я менял имя столько раз, что мне уже трудно вспомнить, какое же наверняка моё...

— А ты хочешь назвать настоящее имя? — Парсифаль развеселился ещё больше. — Ну, это уже смахивает на чудеса! На моей памяти (а я тебя знаю ведь никак не меньше двадцати лет, да?) ты ещё ни разу не назывался тем именем, что тебе дали родители. Дай-ка вспомнить... Ты был Рупертом Можеле — это когда выдавал себя за звездочёта при дворе Людовика Седьмого. (Неплохо врал, кстати говоря, но Элеонора поймала тебя, заметив, что ты путаешь названия созвездий. Беда, а не баба, эта Элеонора!) Ещё ты был Жильбером Куртуа, ювелиром, а негласно — шпионом герцога Бургундского. Причём герцог не подозревал, что ты столь же хорошо выведываешь и его дворцовые тайны — уже для нашего ордена. Ты представлялся Лоуренсом Шелтоном, лондонским купцом, а что ещё ты делал, кого обманывал, кому какие секреты продавал в Англии — верно, не вспомнишь и сам! На Востоке ты назывался Али ибн-Сулейманом, продавцом верблюдов, потом купцом Сеидом-Абдуллой-Гази аль-Мухаммадом, затем, когда стал доносить Салах-ад-Дину на его эмиров и мулюков, опять же выдавая себя за поставщика оружия, — взял имя Муталиба аль-Керима. Тогда ты даже ислам принять не поленился, не то бы Саладин не стал тебе доверять.

— А он всё равно мне не доверял! — лицо шпиона изобразило печальную покорность. — Он догадывался и о моей связи с тамплиерами и о том, что я бываю у Старца горы. Но султан не мог обойтись без меня: заговоры зрели вокруг него, как спелые груши в саду у хорошего хозяина... Да, Муталибом аль-Керимом я был ещё совсем недавно. Но вы позабыли назвать не менее десятка других моих имён, высокочтимый магистр!

— Да не позабыл, не позабыл. — Парсифаль поморщился. — Просто иных из них и не выговоришь, не вывернув язык наизнанку. Да и слишком их много, я не хочу утомлять благородный слух герцога. Зато могу напомнить тебе твоё настоящее имя — раз уж ты решил сегодня побыть для разнообразия самим собою. В самом начале ты звался Шмуль бен-Рувим. Я правильно выговариваю?

— Правильно, — кивнул тот, почему-то вздыхая. — Вы всё и всегда делаете правильно, магистр.

Лоэнгрин невольно поморщился. Он без того уже догадывался, что незнакомец — еврей, и не был этим удивлён. Отец и прежде говорил о связях Братства Грааля с некоторыми евреями-ростовщиками, помогавшими на выгодных условиях умножать богатства тамплиеров, и о том, что на службе у великих магистров бывали даже раввины, которые способствовали толкованию тёмных мест