– Так вы не сцепщик? – спросил Буров.

– Почему? Сейчас сцепщик. Живу вон в том общежитии… – Он указал рукой на двухэтажный барак правее пустыря. – До этого – пациент клиники при Институте судебной психиатрии имени Сербского. А еще до этого старший научный сотрудник ядерного центра, откуда прибыл этот состав. Нет, серьезно…

– А почему вы уверены, что утром нагрянут массмедиа и экологи? – спросил Панкратов.

– Так я ж им и звонил. И фотографии передал. Завтра в одиннадцать обещали быть.

– Отблагодарить, значицца, захотелось? – сразу вник в суть Дуся Климов; он почуял в сцепщике близкую душу. – Родимому ядерному центру? Не иначе как за Институт Сербского?

Тот кивнул.

– Но теперь выходит, что вы их подвели, репортеров-то? – уточнил Панкратов. – Примчат на пшик.

– А вам что, их жалко? Подвели по-настоящему-то их вы, я только рельсы развинчивал. Да и что мне они! – При свете дня Миша заметил, что глаза у сцепщика голубые; сейчас, в сумраке, он разглядел, что они у него бедовые, злые. – С вами-то тиреснее. Но в самом деле лучше, если состав утром окажется на месте – с высветившимися до нуля отходами. Нет, серьезно. Они ведь с приборами приедут, с добровольными экспертами с физфака университета… А не окажется – рыскать начнут, выспрашивать: кто был, что да как, где состав?..

– Он прав! – поднял палец Буров.

– А как с благодарностью родимому центру… за Институт Сербского? – спросил Миша; он был наслышан о крутых нравах в ядерных организациях.

Сцепщик отмахнулся, как от мухи:

– Да бог с ними. С вами мне тиреснее. И вам со мной тоже будет, вот увидите. Нет, серьезно.

– Степень есть? – поинтересовался Буров.

– Кандидатская. Физмат. Докторская диссертация лежит.

– Как это вы нас так с ходу вычислили? – спросил Панкратов.

– Не с ходу. После вашего Шаротряса. Сгулял в центральную библиотеку, собрал и прочел все материалы об НПВ. Когда слухи о пропажах, об «инопланетянах» пошли, понял, что к чему. Я бы и сам так сделал. Нет, серьезно… Догадаться не трудно – доказать трудно. Но еще долго никто ничего не докажет.

– Растакую мать, я за! – горячо сказал Дусик. – Нашего человека сразу видно – он просто создан для НПВ.

– Вы сами-то еще без году неделя наш человек, – буркнул Буров, недовольный тем, что решают без него.

– Не неделю, а целых три, Виктор Федорович, – парировал Климов. – В НПВ это очень много. На целую неделю больше, чем вы главный инженер. И уже давите!

Они стояли вокруг темного цилиндра на двух треногах; футляр как футляр – только около скобы-ручки рдели два индикатора, зеленый («К-заряжен») и желтый («Загружен»). Вверху накалялись во тьме звезды обычного неба. Зажглись на мачтах прожекторы станции.

– Как вас зовут? – спросил Панкратов. – Меня Миша.

– Зовите НетСурьезом. Так везде, с вуза. По речевой привычке.

– Хм… ладно, это вместо фамилии. А имя?

– Имярек Имярекович. Не придавайте значения пустякам. Я муни. Знаете, кто это?

– Ну, наш человек, пробы негде ставить! – снова горячо вступил Климов. – Что те имена, в самом деле! Я вот Евдоким Афанасьевич, так меня, знаешь, в Дусю переделали. И фамилию даже присобачили от того монтера Мечникова из «Двенадцати стульев» – хотя я вовсе не алкаш.

– Но и своего не упустит, – поддал Панкратов.

– А какой русский человек свое упустит!.. Так что теперь нас двое! – И протянул руку сцепщику.

4

Так в жизнь НИИ, в жизнь странного НПВ-мира вошел странный – под стать ему – человек.

В НПВ все происходит быстро, и в НИИ НПВ все решают быстро и неординарно. Ловушку-монстра с десятью платформами опаснейшего груза внутри (о котором и речи не было, чтоб передать ее заинтересованному и хорошо знакомому человеку, Страшнову) оставили на Катагани-товарной под присмотром сцепщика, с которым встретились впервые. И с полной уверенностью: свой человек, наш.

…А сами направились одни в Овечий филиал, другие в НИИ – возиться с полигоном, решать головоломку: как наполнять его, где взять вещества и так далее.

В десять утра на Катагань-товарную подскочил опять на машине Панкратов. Сцепщик ждал его у колеи без рельс. Миша аккуратно выпростал из «футляра для чертежей» состав с рельсами – даже шпалы легли в свои выемки.

Протекшие в Ловушке века отразились на металле колес и боках контейнеров ровными пятнами сухой ржавчины. И нигде не осталось следа смазки.

– Класс… – сказал НетСурьез, когда вернулся с инструментом от конца состава. – Даже стык свинтил без усилий.

– Не «класс», а кибернетика, – ответил Миша. – Процессор Ловушки запомнил все манипуляции ввода, для вывода дает их зеркально, в обратном порядке.

«Сцепщик» забрал в пристанционном бараке-общаге скудные пожитки, книги, и они уехали в НИИ.

В одиннадцать часов на товарной появилось много людей с видеокамерами, фотоаппаратами, магнитофонами, приборами и даже плакатами. Все получилось, как предсказал НетСурьез: ни радиации, ни сенсации – пшик.

0

…Под этим номером также сияло не солнце-звезда, а МВ-галактика: соседняя, за найденной окраинной, более отдаленная. Но не слишком – вот фотоэлементы автоматики Бурова и приняли ее за самую яркую звезду, – немудрено. Сфокусировали полями пространственные линзы, начали по sin-закону приближать.

Утром она была «неправильной», светящейся кляксой. Ближе к полудню из нее сформировался звездный трехрукавный вихрь; наиболее ярко светило округлое ядро. В полдень рукава вихря свернулись и сомкнулись – галактика стала эллиптической. Потом снова вихрь расширяющийся, к вечеру – клякса иной формы. Ядро растеклось.

Но это между прочим. Антураж, от которого у знающих цепенела душа, а не знающим было все равно.

Далее следует вставное эссе. Оно вставное и эссе, потому что не очень сюжетно. Однако на нем, точнее, на его герое висят сюжеты всего последующего, еще трех с половиной романов[7]. Речь о НетСурьезе. Потому что его идеи затмевают любые, даже самые крутые, коллизии.