— Приготовиться отдать якорь!

Он стремительно сошёл с баковой надстройки, и слуги суетливо разбегались перед ним как муравьи.

Пиннимон Вэш, конечно, должен был последовать за Сиятельнейшим — эта ранняя высадка стала для министра новостью и прибавила хлопот. Когда он оглянулся, Олин Эддон всё ещё стоял на том же месте, окружённый стражей, с нечитаемым для министра выражением на бледном усталом лице.

Если бы Пиниммон Вэш решился вдруг быть откровенным — хотя бы с самим собой — ему пришлось бы признать, что рядом с северянином он чувствует себя неуютно. Министр за свою жизнь встречал правителей только двух типов, к каким — одному или другому — принадлежали и все автарки, которым он когда-либо служил: те, которые пребывали в блаженном неведении насчёт своих недостатков, и те, которые блаженствовали, погружаясь в них с головой. Самые жестокие, как, например, дед нынешнего его повелителя, Парак, принадлежали обыкновенно ко второму типу. Парак Бишах ам-Ксис VI слышал заговоры в каждом шёпоте, видел их признаки в каждом опущенном долу взгляде. Вэшу самому едва удалось выжить в те годы при дворе Парака, и голову на шее он удержал единственно тем, что предлагал — разумеется, очень и очень аккуратно — высочайшему вниманию автарка другие цели для расправы. И всё же в те последние, похожие на бесконечный кошмар, годы его правления Пиниммон Вэш дважды был заключён под стражу, а один раз составил завещание (правда, если бы его казнили, Парак всё равно не стал бы принимать сей документ в расчёт: одной из соблазнительных причин объявить человека виновным в измене для правителей являлось то, что всё имущество предателя отходило казне).

Ныне правящий автарк, безусловно, относился к другому типу — к тем, кто мнили себя непогрешимыми. Но удача молодого повелителя и вправду была столь необычайной, что даже Вэш начал верить, что сами Небеса вели Сулеписа от успеха к успеху.

Но этот северянин, Олин Эддон, не походил ни на одного другого правителя, известного первому министру: на самом деле его манера говорить сдержанно и тихо и спокойно наблюдать, что происходит вокруг, напомнила Пиниммону его собственного отца. Тибунис Вэш был старшим распорядителем Садового дворца; должность, с которой он до сих пор единственный ушёл на заслуженный отдых — все его предшественники либо умерли, пребывая на ней, либо были казнены недовольными службой автарками. Даже после того, как Пиниммон достиг зрелости (а в действительности — даже после того, как он получил должность первого министра, самую высокую из тех, на какие может подняться человек не королевской крови), он всё ещё трепетал в присутствии отца, будто старик мог сквозь всё, впечатлявшее прочих людей, сквозь приличествующие сану одежды увидеть дрожащего мальчика.

"Он умер десять лет назад, — как-то признался Вэшу его младший брат, — но мы до сих пор оглядываемся через плечо: не наблюдает ли он".

Но Тибунис Вэш не был чёрств или жесток, или даже особенно холоден — просто сдержанный и внимательный человек, который всегда думал перед тем, как сказать, и говорил прежде чем действовать. В этом отношении Олин Эддон напоминал его очень сильно. Оба не были скоры на слова и, казалось, слышали и примечали многое, что другие упускали. Разница, если подумать, была в том впечатлении, которое каждый из них производил на окружающих: отец Пиниммона будто восседал на пьедестале, вознесясь над суматохой вечно бурлящего интригами ксисского двора, невозмутимый, как статуя бога в храмовом саду; король Олин же словно согнулся под грузом тяжкой, но неведомой прочим печали, из-за какой ничто другое на свете, неважно, прекрасное или кошмарное, не могло не видеться ему иначе как пустячным. И всё-таки, несмотря на витавший вокруг него дух поражения, было в северном монархе нечто такое, что заставляло Пиниммона Вэша чувствовать себя очень, очень неуютно. Именно поэтому сейчас, когда Олин стоял рядом с ним на каменистом пляже небольшой бухты, где их высадили из лодки на берег, Вэш готов был согласиться, что это он, а не пленник, несколько ошибался в своих предположениях.

— Это не займёт много времени, — прервал министр молчание. — Мы двинемся в путь ещё до того, как солнце дойдёт до зенита.

Олина, кажется, это вовсе никак не заинтересовало — он даже не взглянул на министра, продолжая наблюдать, как отряды готовятся к марш-броску: одни люди носили с корабля сундуки и кувшины, другие сколачивали повозки, хранившиеся разобранными в трюмах, либо запрягали в уже готовые лошадей и волов — тягловую силу.

— Теперь вам бы хотелось, чтобы тот разговор состоялся? — спросил монарх наконец, всё ещё глядя мимо Вэша.

— Какой разговор? — Этот человек настолько отчаянный или просто дурак? — Смотрите, вот идёт Сиятельнейший. Поговорите с ним, король Олин.

Сотней шагов ниже по берегу автарк ступил из позолоченной лодки на спины двенадцати пригнувшихся на четвереньках к самой земле рабов и, перейдя по ним, уселся на переносной трон под балдахином; рабы подняли паланкин и понесли по пляжу. Листовое золото, которым он был покрыт, сверкало так ярко в лучах весеннего солнца, что казалось, будто это действительно колесница самого божественного светила плывёт над песком.

Командиры отдали своим солдатам, ожидавшим на жаре, приказ “Смирно!”. К тому времени, как они маршем выйдут из гавани, обозный поезд будет готов двигаться следом.

Вэш всё ещё стоял на коленях, когда паланкин остановился рядом с ним.

— А, вот ты где, — автарк с укоризной посмотрел вниз на своего министра. — Так зарылся в песок, что тебя не разглядишь. Встань.

Пиниммон быстро выполнил указание, хотя ему стоило немалых усилий сдержать стон, так болели его суставы. Просто безумие, что он вынужден находиться здесь, в самых диких местах этой варварской страны, рискуя заразиться боги знают какими лихорадками и отравиться вредными испарениями. Нет, он должен сейчас быть в Ксисе, присматривать за королевством в отсутствие автарка, мудрым судиёй вершить дела с Соколиного трона, как приличествует его возрасту и долгим годам верной службы…

— Я живу лишь для того, чтобы служить вам, Сиятельнейший, — пропыхтел он, наконец поднявшись.

— Само собой, — Сулепис, облачённый в полный боевой доспех, оглядел берег и построившиеся там отряды: несколько тысяч солдат и почти равное количество людей, обслуживающих нужды армии — и по меньшей мере ещё столько же оставались на кораблях, которые поплывут к самой крепости Олина.

Вэш знал, что северянам никогда не уразуметь даже всей мощи автарка, величины его царства, не то что смочь противостоять ему: Сиятельнейший легко мог призвать к себе при первой же надобности армию вдесятеро большую, при этом оставив Иеросоль осаждённым со всех сторон и свой дом, Ксис, неприступным для врагов. Его повелитель, конечно, и сам знал всё это: на лице Сулеписа играла широкая, не сдерживаемая улыбка человека, который видит как нечто, чего он страстно желал, начинает претворяться в жизнь.

— А где же Олин? — произнёс он. — Ах, вот же он, здесь. Мы уговорились, что вы отправитесь в путь со мной, поэтому подойдите, сядьте у моих ног. Это ведь ваша страна, и я уверен, здесь найдётся немало достопримечательностей и любопытных обычаев, которые вы сможете мне описать.