— Конечно, моя леди. Но потом, пожалуй, я не позволю вам снимать его до самого Южного Предела. Нет, даже и тогда не позволю.

Принц отдал распоряжение своим людям готовиться к походу на север, а сам вместе с Бриони и личной охраной поскакал туда, где всё ещё под неуютным присмотром сианских солдат находились комедианты.

— И вновь мы избавлены от самой скверной участи благодаря вам, принцесса, — приветствовал её Финн Теодорос.

— Участи, которая вам не грозила бы, если бы не я, — возразила девушка. — Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы возместить вам урон. Как остальные?

— Как вы, верно, и сами догадываетесь, — повёл рукой Финн, — оплакивают смерть Дована. Мы все любили его, но, думаю, Эстир любила его больше, чем кто-либо из нас мог предположить.

Бриони вздохнула:

— Бедный Дован. Он всегда был так ко мне добр. Если когда-нибудь я верну трон, я построю театр и назову в его честь.

— Это будет поистине доброе дело, но я бы не стал упоминать о нём сейчас, пока рана ещё свежа, — покачал головой актёр. — Не могу рассказать вам, как заныло у меня сердце, когда они увели вас, ваше высочество — и всё же, вот вы снова здесь! Есть в ваших приключениях нечто достойное сказания, вот какая мысль всё время приходит мне в голову, и подозреваю, что это я ещё не слышал от вас и о половине того, что с вами происходило.

— Теодорос может превозносить тебя до небес, — послышался голос сзади, — но не жди того же от меня!

Бриони обернулась и обнаружила Эстир Мейквелл, буравящую её взглядом красных глаз из-под спутанных грязных прядей.

— Эстир, мне так жаль…

— Да ну? — женщина как будто вся сжалась в комок и в то же время была напряжена, как животное, готовое броситься. — В самом деле? Тогда почему ты не спросила, где Дован, чтобы отдать ему последний долг, как только пришла сюда?

— Я хотела…

— О, разумеется! — Эстир схватила принцессу за руку, да так грубо, будто хотела её оторвать. — Тогда идём! Пойди, взгляни на него!

— Эстир… — предупреждающе начал Финн.

— Нет, я пойду, — остановила его Бриони. — Конечно, я пойду.

Она позволила женщине протащить себя через дорогу и немного дальше, к опушке леса, туда, где их и подстерегли.

Тело высокого парня лежало на земле, лицо и грудь покрывал один из ярких плащей, которые он носил на сцене, когда играл бога Волиоса.

— Вот, — выговорила Эстир, — вот, что у меня от него осталось.

Она отвернула ткань, открыв длинное лицо Дована, белое, как рыбье брюхо.

Женщина закрыла ему глаза и подвязала челюсть, но вопреки всем успокоительным словам, которые говорят обычно, стремясь утешить скорбящих, было совсем не похоже, будто добрый великан просто уснул. Теперь он стал просто предметом, сломанным и бесполезным.

"Как бедный Кендрик, — пришло Бриони в голову. — Вот кровь румянит его щёки, а вот она уже высыхает пятном на полу. Мы превращаемся в ничто, когда жизнь уходит из нас. Наши тела — ничто".

— Ты что, льёшь слёзы? — сердито спросила Эстир. — Плачешь над моим Дованом? А тебе не занимать наглости, принцесса ты там или нет. У тебя гордыни на бога хватит, если ты можешь рыдать над ним, когда из-за тебя же самой он и лежит тут!

— она указала на страшное, пустое лицо. — Посмотри на него! Смотри! Он — всё, что у меня было! Он хотел жениться на мне, когда мы скопим немного денег! А теперь он… он просто… — женщина покачнулась и упала на колени, вздрагивая и всхлипывая. — Пусть Керниос охранит тебя в пути и п-примет в свои владения, милый мой Д-д-дован…

Бриони протянула руку и коснулась её плеча; Эстир зло сбросила её ладонь.

— Нет! Другие могут хоть хвостом перед тобой вилять, но это всё ты виновата! Ты никогда о нас не думала!

— Эстир, — упрекнул её Финн, поспешно подходя к Бриони, — ты говоришь глупости. Принцесса тут ни при чём…

— Ещё как при чём, — выкрикнула Эстир Мейквелл, — но никто другой ей и слова не скажет, потому что она — проклятая королевишна! А мне-то что за дело? Мой любимый у-умер — мой последний шанс! Последний… — она опять согнулась в рыданиях и уткнулась головой в грудь мертвеца. — Дова-ан!..

— Пойдёмте, принцесса, — сказал Финн. — Никто больше вас не винит.

Но Бриони прекрасно видела, что никто больше и не подошёл к ней по её возвращении — что Невин Хьюни и Педдер Мейквелл, и остальные наблюдали издалека, как будто некое заклятье превратило её во что-то новое и слегка пугающее.

— Я присмотрю, чтобы его достойно похоронили в Лайяндросе, — пообещала она Финну. Принцесса поглядела туда, где ожидал её Энеас со своими людьми, вежливо остановившись в отдалении, чтобы дать ей спокойно пообщаться с её, как он полагал — и как Бриони сама полагала — друзьями. — Это меньшее, что я могу сделать.

— И снова я повторю, не вините себя, ваше высочество. Дороги в нынешние времена опасны, а мы большую часть жизни провели в пути. Это могло случиться независимо от того, были бы вы с нами или нет.

— Но вы были со мной, Финн, и я не оставила вам иного выбора. Если бы не я, Дован мог бы никуда не ехать вовсе — мог бы обосноваться где-нибудь и держать ферму вместе с Эстир.

— И заразиться чумой или попасть на рога собственному быку. Не уверен, что верю в богов, но Судьба — дело другое, — Финн покачал головой. — Наши смерти найдут нас, принцесса, — моя, ваша, Эстир Мейквелл — и неважно, станем мы прятаться от них или нет. Смерть Дована нашла его здесь, вот и всё.

Она долго не могла ответить. Тяжесть всех потерь и ошибок так придавила её, что трудно оказалось даже вздохнуть.

— С-спасибо, — наконец выговорила Бриони. — Ты хороший человек, Финн Теодорос. Я сожалею, что вовлекла вас в круговерть своих злоключений.

Теперь замолчал драматург, однако было видно, что молчит он не ради того, чтобы выказать сочувствие, но раздумывая. И всё же решился:

— Отойдёмте ненадолго, прежде чем мы с вами расстанемся, принцесса Бриони.

Перейдя обратно дорогу, они остановились на приличном расстоянии от Энеаса и его солдат, хотя и у них в виду, и достаточно далеко от горюющей Эстир Мейквелл, чтобы Бриони вновь смогла свободно дышать.

— Если вам что-нибудь нужно, проси, — проговорила она. — Дорогой мой Финн, ты один из немногих людей в этом мире, от кого я не видела ничего, кроме добра, — принцесса не могла позабыть повелительности, с которой обращалась к актёру раньше — всякий раз исполняясь стыда при мысли о том, как своим титулом буквально запугивала его. — Ты будешь моим придворным историком, как я и сказала, но, надеюсь, останешься и моим другом.

В первый раз с тех пор, как они встретились, драматург, кажется, не мог найти слов, но приглядевшись внимательнее, можно было понять, что не только сильные чувства замыкают его уста. Наконец он сердито тряхнул головой, будто отбрасывая некую неприятную, досаждавшую ему мысль.