О развитии СССР в 1950–1980-е годы можно сказать почти противоположное. Как уже говорилось ранее (см. раздел «Холодная война и “третий мир”»), в эти десятилетия Советский Союз не только поддерживал крупную армию, но и достиг ядерного паритета с США, построил океанский флот и распространил свое влияние в самые разные части земного шара. Однако его постоянное стремление догнать Америку в глобальном противостоянии не сопровождалось аналогичными достижениями на экономическом уровне. Ирония состояла в том (здесь можно вспомнить, какое важное значение Маркс придавал производственному базису в развитии исторических событий), что страна, претендовавшая на звание подлинного коммунистического государства, со временем стала испытывать все большие экономические трудности.

Сказанное не оспаривает довольно впечатляющего экономического прогресса, достигнутого в СССР (и других странах соцлагеря) начиная с позднего сталинского режима. Во многих отношениях этот регион за несколько десятилетий трансформировался даже сильнее, чем Западная Европа, хотя это может объясняться в первую очередь его изначальной бедностью и «недоразвитостью». Так или иначе, сухие данные статистики свидетельствуют о солидных достижениях. Производство стали, составившее в 1945 году лишь 12,3 млн. тонн, взлетело до 65,3 млн. в 1960-м и до 148 млн. в 1980 году, выведя СССР на первое место в мире по этому показателю; производство электроэнергии за это же время увеличилось с 43,2 до 292 и 1294 млн. киловатт в час; количество выпущенных автомобилей выросло с 74 тыс. единиц до 524 тыс. и затем до 2,2 млн.; и этот список можно было бы продолжать почти бесконечно{989}. Общий объем промышленного производства благодаря среднегодовому росту свыше 10% в 1950-е годы увеличился с 1953 по 1964 год более чем вчетверо{990}, что являлось поразительным достижением, бесспорными свидетельствами которого стали спутник, исследование космоса и военная техника. К концу политической карьеры Хрущева страна приобрела гораздо более состоятельную и основанную на гораздо более широкой базе экономику, чем при Сталине, причем эта разница в абсолютном выражении постоянно увеличивалась.

Имелись, однако, две серьезные проблемы, начинавшие бросать тень на эти достижения. Первой из них был неуклонный долгосрочный спад темпов роста; так, в промышленном производстве он раньше измерялся двузначными числами, а после 1959 года все время замедлялся, составив лишь 3–4% к концу 1970-х годов. Оглядываясь назад, можно сказать, что это довольно-таки естественный ход вещей, ведь ранний поразительный рост был связан в первую очередь с огромными вливаниями труда и капитала. Когда имеющийся потенциал трудовых ресурсов был почти полностью реализован (и начал конкурировать с потребностями вооруженных сил и сельского хозяйства), темпы роста не могли не снизиться. Что касается капиталовложений, то они по большей части направлялись в тяжелую и оборонную промышленность, что опять же способствовало количественному, а не качественному росту и оставляло многие другие секторы экономики недокапитализированными. Хотя средний уровень жизни в России улучшился при Хрущеве и его последователях, потребительский спрос все же не мог (как на Западе) стимулировать рост в такой экономике, где личное потребление намеренно сдерживалось ради сохранения ресурсов для тяжелой промышленности и армии. Но, пожалуй, особенно важно то, что сохранялись хронические структурная слабость и климатическая уязвимость, отрицательно сказывавшиеся на аграрном производстве, которое росло на 4,8% в год в 1950-е, но лишь на 3% в 1960-е и на 1,8% в 1970-е годы, несмотря на все капиталовложения и внимание советских специалистов и министров{991}. Учитывая размер аграрного сектора в СССР и тот факт, что численность населения страны увеличилась на 84 млн. человек за три десятилетия после 1950 года, общий рост национального производства на душу населения существенно отставал от темпов роста промышленного производства, которые можно считать «принудительным» достижением.

Вторая серьезная проблема, как нетрудно догадаться, заключалась в относительном экономическом положении Советского Союза. В течение 1950-х и в начале 1960-х годов, когда его доля в мировом промышленном производстве и торговле увеличивалась, заявление Хрущева о том, что марксистский подход к производству лучше и однажды «похоронит капитализм», казалось обоснованным. Однако за это время сложилась более тревожная для Кремля ситуация. Европейское экономическое сообщество, возглавляемое индустриальным «полугигантом» ФРГ, стало гораздо богаче и производительнее, чем СССР. Маленькое островное государство Япония росло так быстро, что его выход вперед России по размеру ВНП был лишь вопросом времени. Соединенные Штаты Америки, несмотря на их собственный относительный спад в промышленности, оставались впереди по общему объему производства и благосостоянию. Уровень жизни среднестатистических россиян и их восточноевропейских товарищей не приблизился к уровню в Западной Европе, на которую жители стран с марксистскими экономиками взирали с известной завистью. Передовые технологии — компьютеры, робототехника, телекоммуникации — вскрыли тот факт, что СССР и его сателлиты не были готовы к новому этапу конкурентной борьбы. Что же касается сельского хозяйства, то оно с точки зрения эффективности оставалось слабым, как всегда: в 1980 году американский фермер производил достаточно еды для 65 человек, тогда как его русский коллега мог накормить лишь восьмерых{992}. Это, в свою очередь, приводило к унизительной необходимости импортировать все больше продовольствия.

Многие из экономических проблем России были характерны и для ее сателлитов, которые тоже демонстрировали высокие темпы роста в 1950-х и начале 1960-х годов, хотя опять-таки это объяснялось низкими начальными показателями по сравнению с Западом, а также приоритетами центрального планирования, тяжелой промышленности и коллективизации сельского хозяйства{993}. Хотя между странами Восточной Европы наблюдались (и до сих пор наблюдаются) существенные различия в уровне жизни и темпах роста, общая тенденция заключалась в первоначальном подъеме и последующем замедлении, что ставило марксистских лидеров перед трудным выбором. В случае России можно было освоить новые земли, хотя холодный климат на севере и пустыни на юге ограничивали движение в этом направлении (достаточно вспомнить, как смелое освоение целины при Хрущеве вскоре превратило эту местность в пыльный котел){994}; аналогичным образом более активная добыча сырья таила в себе опасность снижения эффективности работы, например с нефтяными месторождениями{995}, при том что стоимость добычи сильно возросла, когда началось бурение в зоне вечной мерзлоты. Промышленность и технологии могли получить дополнительные капиталовложения, но лишь за счет изъятия ресурсов либо из обороны (остававшейся приоритетным направлением в СССР, несмотря на перемены в руководстве), либо из сектора потребительских товаров, что было чревато ростом недовольства (особенно в Восточной Европе), ведь совершенствование средств связи сделало процветание Запада еще более очевидным. Наконец, Россия и близкие ей коммунистические режимы могли пойти на ряд реформ, не обычных антикоррупционных или призванных перетряхнуть бюрократию, а направленных на саму систему, стимулирование личной инициативы, внедрение более реалистичного механизма ценообразования, разрешение более масштабного частного фермерства, поощрение открытых обсуждений и предпринимательского начала в области новых технологий и многое другое; иначе говоря, это означало выбрать вариант «ползучего капитализма», вроде того, который ловко проводила Венгрия в 1970-е годы. Сложность этой стратегии, как показали события 1968 года в Чехословакии, заключалась в том, что меры «либерализации» бросали тень на сам коммунистический режим, а потому претили партийным идеологам и военным на протяжении всей эпохи осторожного правления Брежнева{996}. Поэтому бороться с экономическим замедлением следовало аккуратно, что, соответственно, практически исключало вероятность ошеломительного успеха.