когда пришел контроль, то они сказали, что я еду с ними. Тем не менее я решил их оставить при первой возможности. Дело в том, что все офицеры флота были на положении арестованных – оружие было отобрано у нас в конце лета, после чего адмирал Колчак уехал, кажется, в Петроград и больше не возвращался.

Офицеры были лишены свободы передвижения, за ними следили, а географическое положение Таврического полуострова очень затрудняло исчезновение. Поэтому я не хотел быть в обществе матросов.

На станции Синельниково (или Синельники) они все пошли в буфет, а я, взяв свои чемоданы, сдал их на хранение на вокзале, а сам пошел бродить около вокзала, пока поезд не ушел. Утром пришел поезд из Екатеринослава в Ростов-на-Дону, и я поехал с ним на Дон.

Я остановился в гостинице «Москва» и сразу начал поиски родных мичмана Красовского[361], которые жили в Ростове. Я их скоро нашел, и когда они убедились, что я его друг, то сообщили мне, что ожидают его в тот же день. Он служил в Дунайской флотилии, тоже получил отпуск, без затруднений приехал в Ростов, и мы вскоре встретились.

В начале ноября, завтракая как-то утром в «Чашке чая», я услышал выкрики газетчиков: «Экстра! Варфоломеевская ночь в Севастополе! Экстра!» Купив газету, я узнал печальные вести: в списке расстрелянных я нашел многих друзей-офицеров.

Красовский успел побывать в Новочеркасске и узнал о том, что генерал Алексеев и генерал Корнилов формируют Белую армию. В конце октября красные хотели захватить власть в Ростове, но были разогнаны местными офицерами, казаками, юнкерами и кадетами Новочеркасского корпуса, так что основание армии уже было положено.

На Таганрогском проспекте был временный штаб армии, где я и Красовский записались в армию. Нас направили на «Колхиду», большую великокняжескую яхту, роскошно оборудованную, на которой начала формироваться Морская рота под командой капитана 2-го ранга В. Потемкина. Он прибыл в Ростов из Новочеркасска в сопровождении нескольких офицеров, среди которых были старший лейтенант Ваксмут[362], лейтенанты братья Ильвовы[363] и др.

Они выгнали командира яхты, который заигрывал с командой, и команду тоже.

В течение недели нас собралось человек 20 офицеров и гардемарин, и с каждой неделей это число увеличивалось. Начали появляться добровольцы, и, когда цифра возросла до 35–40 человек, мы начали нести сторожевую службу в порту и на Главной электрической станции, которую местные красные пытались саботировать.

В декабре нас перевели в здание Мореходного училища, где мы еще получили пополнение из «мореходов» – воспитанников Мореходного училища – и гимназистов. Морская рота уже насчитывала человек 65.

Мы носили обыкновенную сухопутную форму с морскими погонами – золотыми с черными просветами – и добровольческий трехцветный шеврон на рукаве, сверх которого находился Андреевский флаг, размером 1 1/2 – 2 дюйма.

В начале января нас отправили в заставу в Батайск – большую товарную станцию, где уже стоял кавалерийский (спешенный) дивизион полковника Ширяева – человек 120. В половине января вечером наши разведчики на паровозе поехали на полустанок Кущевка, верстах в десяти к югу от Батайска, и их обстреляли красные, которые уже готовились к походу на Ростов. Паровоз быстро вернулся, и по телеграфу начались переговоры со штабом Корнилова в Ростове. Нам было приказано оставаться в Батайске. Около полуночи телеграфная связь прекратилась, так как провода были перерезаны.

Наши силы были около 200 человек, 4–5 пулеметов, винтовки, ручные гранаты и две трехдюймовые пушки, которые еще стояли на железнодорожных платформах-вагонах и, следовательно, не могли стрелять, так как при отдаче они свалились бы с платформ.

Под утро показались цепи красных, и начался неравный бой, так как противник превосходил нас раз в 15–20.

Полковник Ширяев отправил две пушки с юнкерами, пока не поздно, к Ростовскому железнодорожному мосту, так как мы знали, что будем окружены. Наше положение ухудшалось тем, что население села Батайска состояло по большей части из мастеровых паровозного депо и других служащих железной дороги, которые почти поголовно были красные и до нашего прихода убили двух солдат дивизиона. Мы сгруппировались около станции и внутри ее, но пока мы стягивались к ней, уже были потери.

Вообще там легло больше половины нашего отряда, и помещения 1-го и 3-го класса были заняты ранеными, расположенными на полу.

Часть пулеметов были расположены у окон и два – на перроне за баррикадами, сооруженными из тяжелых багажных вагонеток. Стрелки расположились у окон. Красный бронепоезд с одной пушкой два раза подходил к станции и стрелял «на картечь» по зданию. Здесь был ранен капитан 2-го ранга В. Потемкин, которому картечь выбила правый глаз и застряла в мозгу.

Когда бронепоезд подходил, то наши пулеметы открывали ураганный огонь, и он принужден был отступать. Он появился еще раз, но здесь произошел замечательный курьез, так как снаряд, выпущенный их пушкой, попал в их же паровоз, и в облаках пара, при воплях их раненых, он с трудом попятился и уже больше не показывался. По-видимому, красные артиллеристы приняли свой паровоз за наш, то есть «своя своих не познаша».

К вечеру наступило зловещее затишье.

Начиная от перрона станции в сторону станицы Ольгинской находились десять или двенадцать железнодорожных путей, забитых товарными составами, – обстоятельство, которое помогло нам уйти ночью. Согласно плану, наши разведчики без выстрела сняли красных часовых на железнодорожных путях, и мы, человек 45–50 – остатки отряда, – забрав с собою человек 7–8 носилочных раненых, бесшумно покинули вокзал, пробираясь под вагонами товарных составов. Шел снег, и начиналась легкая метель, которая заметала наши следы. Не доходя до станицы Ольгинской, на большом хуторе мы нашли три подводы, то есть три пары лошадей и трое саней, на которых мы поместили раненых. Мы быстро дошли до станицы Ольгинской и, сделав передышку около часа, утром направились к парому против станицы Аксайской.

Метель усиливалась, и трудно было найти дорогу. Однако местная молодая казачка-учительница, которая прекрасно определялась в местности, так как много раз путешествовала из станицы в Ростов и назад, решила пойти с нами, вывела нас к парому и приехала с нами в Ростов поездом.

Как мы узнали потом, оставшиеся наши раненые были убиты, а женщина-доктор, по долгу службы оставшаяся с ними, была зверски изнасилована и сошла с ума.

Таким образом, в Батайске Морская рота закончила свою роль, а по возвращении в Ростов остатки ее вошли в состав 4-й роты Офицерского (впоследствии Марковского) полка. Командиром 4-й роты был ротмистр Дударов (убит летом 1918 года) – очень спокойный, храбрый офицер и прекрасный стрелок.