разочарование. Еще вечером мы были в полной уверенности, что нас тотчас же пошлют на фронт. Тем более, что ряды защитников поредели в последних боях с наступающими со всех сторон красными полчищами.

Но вот, после утреннего чая, нас построили в коридоре. Строй получился разношерстный. Наряду с подтянутыми кадетами скромно серели мы, «карандаши», в своей гимназической форме; темнели студенческие тужурки и просто штатские костюмы.

Вскоре из глубины коридора быстрыми шагами, подтянутый, поблескивая стеклышками своего пенсне, к нам приблизился полковник Неженцев в сопровождении нескольких офицеров. Он только накануне прибыл с фронта. Команда «Смирно!».

«Здравствуйте, господа!»

«Господа», не то от избытка чувств, что видят перед собой боевого сподвижника генерала Корнилова, не то по штатской «необразованности», гаркнули в ответ так, что на любом птичнике позавидовали бы индейские петухи.

Я уже не помню, о чем он нам говорил. Но все сводилось к тому, что он не вправе нас послать тотчас же на фронт, неопытных, неподготовленных, что «…многие из вас, вероятно, еще не знают, с какого конца заряжается винтовка…», и тому подобные, обидные для нас в то время слова, но и справедливые, так как действительно среди нас было много таких, у которых познание огнестрельного оружия кончалось на пробковых «пугачах» и безобидных монтекристо.

Но к концу речи мы все-таки не выдержали этих «жалких слов» и, сломав строй, по ученической привычке окружили его шумной толпой, начали «канючить», или, как у нас говорилось, «клянчить», точно перед нами был не командир полка, а классный наставник: «Мы все знаем! Мы все умеем! Пожалуйста, господин полковник, пошлите нас на фронт!»

Слегка улыбаясь такой вольности, непредвиденной по уставу, он все же остался непреклонным. Тут же мы были разбиты на группы и получили «дядек», которые должны были нас учить военной премудрости. Мы попали под начало поручика Дмитриева Петра Александровича[358], который нас особенно не обременял сухими и скучными занятиями, больше рассказывая нам о боевых случаях, интересных и в то же время поучительных. Но за сборку и разборку винтовки мы принялись серьезно и с рвением.

Время перед обедом прошло в веселой подгонке обмундирования. Интенданты до этого никак не предполагали, что их «творчество» будет облекать такие «жидкие» телеса, какими были наши в то время. Иной вояка целиком утопал в огромных солдатских шароварах, а о шинелях уж нечего было и говорить. В конце концов выручили комплекты «шашнадцатой» роты, которые пришлись нам более или менее впору. С ботинками вышло дело сложнее. Приходилось наматывать по две портянки, чтобы не болтались огромные «броненосцы». Ногам было тепло, но зато в походе, в грязь, нам стоило больших усилий тащить их за собой. Особенно нас донимал кубанский чернозем.

В обед разнесся слух, что сегодня к нам прибудет генерал Корнилов. Все как-то внешне и внутренне подтянулись. Мы, новички, особенно горели желанием скорее увидать легендарного вождя, с именем которого было связано столько событий за последние годы: бегство из плена, назначение Главнокомандующим Всероссийской армией, быховское заточение и, наконец, снова бегство, на сей раз не из вражеского плена, а от своих же бывших подчиненных, разложенных большевистской пропагандой.

Мы и до этого часто видели его портреты на страницах журналов и газет, но нам представлялся он иным. Нам казалось, что появится генерал во всем блеске и величии: грудь колесом, твердый шаг, зычный голос и все прочее, что полагается вождю и народному герою.

И вот, в сумерки, при тусклом свете слабо накаленных лампочек, он вошел к нам медленной, как бы утомленной походкой, в обыкновенной бекеше с серым воротником. Вошел так просто и спокойно. Мы стояли строем вдоль коек. И странно: и эта простота в движениях, во всей его фигуре, и негромкий голос, каким он поздоровался с нами, не рассеяли, не умалили того чувства, которым мы были полны еще до его прихода. Наоборот, оно расширилось. Выросло до того предела, когда все человеческое, обыденное, отходит на задний план. В такой момент не страшна уже ни смерть, ничто. Это чувство не оставляло нас и в походе. Бывало, едва плетемся. Усталые, сонливые, с одним только желанием – прилечь, припасть к земле и, вытянув натруженные ноги, лежать без движения, забыться. И в это время издалека доносится «Ура!» и катится волной по колоне все ближе и громче. Наконец – трехцветное знамя, группа всадников-текинцев, а впереди генерал Корнилов. Вмиг все забыто. Точно с его появлением в нас влились свежие силы и бодрость…

Так же медленно он прошел вдоль строя, внимательно всматриваясь в лицо каждому своими утомленными, чуть-чуть раскосыми глазами. Полковник Неженцев, слегка наклонившись к нему, докладывал вполголоса об утреннем случае, когда мы так напористо просились на фронт. Он слушал его с печальной улыбкой и, покачивая головой, тихо проговорил: «Ах, дети, дети. Непосильный труд взвалили вы себе на плечи».

В этих нескольких словах было сказано все: и боль за наши молодые жизни, и обида за тех, чье место мы заняли…

Дни становились тревожнее. Фронт приближался к городу все ближе и ближе. Уже слышны были артиллерийские выстрелы, а в тихие ночи доносилось стрекотанье пулеметов и винтовочные залпы.

Город окончательно замер. В казармах суета. Уничтожалось, сжигалось все ненужное. Во дворе спешно грузились подводы и сани. И в один поздний вечер мы покинули казармы и город, который вскоре исчез в хлопьях густого снега.

Впереди темень. Бездорожье и неизвестность.

В. Эльманович[359]

Морская рота Добровольческой армии[360]

В половине октября 1917 года я получил двухнедельный отпуск из Минной бригады Черноморского флота. Взявши у ревизора миноносца, где я служил, аванс в счет жалованья за ноябрь месяц, я захватил почти все мои вещи в двух чемоданах и, погрузив их с помощью моего вестового-матроса на извозчика, вместе с ними поехал на вокзал.

Настроение в городе Севастополе было весьма мрачное, и сам город как бы замер. За несколько дней до моего отъезда был убит на Минной бригаде мичман Краузе – мой коллега по выпуску. По улицам бродили банды вооруженных балтийских матросов – убийц из штрафных рот.

Мне предстояло пройти два контроля: получить разрешение на покупку билета и свободный пропуск при следовании поезда через Перекопский узкий перешеек. И первое и второе мне удалось: представитель Центрофлота оказался симпатичный бородатый сверхсрочный матрос, который, не долго думая, поставил штамп на выдачу билета, а на поезде я встретил знакомого офицера, ехавшего с «просветительной комиссией» в Москву за книгами для библиотеки. Он пригласил меня в купе, где было еще несколько матросов;