Д: Ну, он не исчез, просто мы съехали из офиса. Я сел дома, он нечасто бывал в Лондоне. Мы иногда встречались. Обычно это происходило у очередных адвокатов, потому что судом юридические проблемы не закончились. Один раз он ко мне приехал в гости. Это было 14 февраля, в День святого Валентина. Мы были у каких-то очередных адвокатов, вышли оттуда, и он как-то стоял и явно не знал, что ему делать.

А: У него машина осталась? Материальное все – машина, шофер – все было?

Д: Все было нормально. Немножко было плохо с готовой наличностью, которую можно тут же использовать. Но в принципе была возможность всегда какое-то время перекрутиться до реализации очередного актива. Я не очень хорошо понимаю его финансовые дела, но те люди, которые этим занимались, говорят, что в общем-то ничего катастрофического не было. Из очень богатого человека он стал просто богатым человеком. В конце концов, много ли надо человеку для жизни? У него было более чем достаточно.

И вот он стоял у машины и явно думал, что делать дальше. Я говорю: “Борька, поехали ко мне?” А я какую-то баранину купил. Я говорю: “Сейчас я позвоню, быстренько ее потушим, будет вкусно”. Мы поехали ко мне, он по дороге долго выбирал какой-то букет цветов для жены. Приехали, он ей подарил цветы, и мы просидели, наверное, часа три. Он даже почти не разговаривал по телефону в это время. Есть не стал, ел только хлеб с маслом. И рассказывал, как он потерял веру в справедливость, как он потерял веру в английский суд и как трудно жить, когда не видишь перед собой чего-то такого, во что можно верить.

А: Но у него же оставалась цель борьбы за Россию, за свободу, демократию и так далее?

Д: Когда у него за спиной стояло вот такое сверкающее здание справедливости, когда у него был на недосягаемой высоте английский суд, у него было что-то, за что стоило драться. Чтобы это было не только здесь, чтоб это было еще и там, и везде. И вдруг оказалось, что драться не за что. Он так решил – что драться не за что. Боря, конечно, был неправ, все это осталось, просто оно было не такое сверкающее и не на такой высоте. И чуть-чуть по-другому устроено. Все равно за это стоило драться. А для Березовского это пятнышко на репутации идеала означало конец идеала – он уже не идеальный, он уже грязный, он плохой. Боря же всегда был максималистом.

А: Да, безусловно. Он производил впечатление больного человека?

Д: Ну, я не врач.

А: Депрессии ты не видел?

Д: Понимаешь, я не могу увидеть депрессию. Для меня депрессия – это если я не выспался утром и еще нечаянно кофе себе на ногу пролил, вот тогда у меня начинается депрессия. А мне потом объяснили, что депрессия – это такое особое психическое состояние, которое, вообще говоря, диагноз. Я не могу отличить одно от другого.

А: Понятно. И в последние несколько недель ты его не видел?

Д: Мы с ним разговаривали по телефону в последнюю неделю… Я тебе про часы рассказывал?

А: Нет.

Д: Очень любопытная история. Со мной связался молодой человек, Илья Жегулев из Forbes, который сказал, что он хочет взять у Бори интервью. Не могу ли я ему устроить встречу с Борей? Я сказал, что встречи устраивать не могу, но я могу сказать Боре, что с ним хочет встретиться молодой человек из Forbes и взять у него интервью. Я Боре про это сказал, и Боря ответил: “Нифига не хочу ни с кем встречаться, и вообще с Forbes мне не о чем разговаривать”.

А потом вдруг в понедельник он мне звонит и говорит: “Слушай, вот этот парень из Forbes – я готов с ним встретиться”. Я говорю: “Хорошо”. Два дня он мне звонил, спрашивал, где этот самый Илья. Я дал Боре его телефон, они состыковались[244]. Боря сказал: “Мы с ним встречаемся. Я тебе потом позвоню, расскажу”. По телефону он звучал как раньше: “Привет! Ты как? Ты что? Как? Что? Давай. Где он? Где он? Ты можешь это сделать сейчас?!”

А: Но ты же только что сказал, что он сильно изменился и был убитый?

Д: Вот я тебе и говорю, что в понедельник и вторник я два дня по телефону слышал прежнего Борю. Ну, я их свел – по-моему, они встречались в пятницу[245]. Боря мне, конечно, после этого не отзвонил, он просто забыл. А мы договорились с этим парнем встретиться в субботу[246], потому что он сказал, что хотел бы и меня кое о чем поспрашивать. Мы встретились, просидели вместе два часа. Это было в первой половине дня.

У меня есть часы, которые мне когда-то подарил Боря на день рождения. И когда я приехал на встречу с этим Ильей, я увидел, что часы стоят. Я их покрутил, потряс, позаводил – стоят. Просидели два часа, я пришел домой, пообедал, и тут мне позвонил Миша Котлик и сказал, что Боря умер.

Мы тут же рванули в Аскот, провели там всю ночь. Утром я приехал домой. Воскресенье – часы стоят. В понедельник я повез их чинить. На Piccadilly Circus внизу в метро сидит такой потрясающий гном-часовщик с этим черным цилиндром в глазу. Я к нему приехал, дал часы. Он их разобрал и говорит: “Я не понимаю. Они в полном порядке, но они не идут”.

А: Ты рассказываешь мистические истории.

Д: “Ты, – говорит, – их оставь. Но учитывая, что это Breguet, ремонт тебе может обойтись тысячи в полторы, потому что я не понимаю, что с ними такое”. Я говорю: “Нет, спасибо большое. За полторы тысячи я себе куплю очень много дешевых пластмассовых часов”. Забрал, поехал домой.

Через пару дней у меня было интервью по поводу Бориной смерти с какой-то из телекомпаний. Я поехал туда, взял с собой эти часы, рассказал им эту историю, а когда вернулся домой, увидел, что часы идут. Петь, знаешь, когда они пошли?

А: Когда?

Д: Они пошли в тот момент, когда я эту историю пересказывал.

А: Ну, ты меня пугаешь…

Д: Но самое страшное ощущение у меня было, когда я разговаривал с часовщиком на Piccadilly, потому что когда я ему часы протянул – я понимал, что 10:28, – это, наверное, какое-то специальное время. По тому, что я уже знал от полиции, от его охранника, – это примерно то время, когда он оставался один. И вот я ему протянул эти часы и думаю: “Сейчас он их починит, и они пойдут”. Ты знаешь, мне было так страшно, но он их не починил. Они потом пошли сами.

А: О чем я тебя еще не спросил?

Д: О многом, наверное. Ты знаешь, у меня есть странное ощущение, Петь. Мы с тобой вроде бы разговариваем про Борю, а на самом деле это не я с тобой разговариваю, и не ты со мной разговариваешь. Это ты пытаешься разговаривать с ним.