словам Н. И. Бухарина, национализм нужен был, чтобы «поддержать все элементы распада» в мире, подлежащем социалистической перестройке, в том числе и «сепаратизм колониального, национального движения, т. е. все те разрушительные силы, которые объективно ослабляют мощь того железного государственного обруча, того государства, которое представляет из себя наиболее могущественную и рациональную организацию буржуазии»[1949]. Фактор национализма был использован и демократами в их борьбе за власть в новых государствах, образованных в 1991 году на месте «империи СССР». «Национальные движения, – по утверждению одного из министров российского правительства, – сыграли позитивную роль в разрушении тоталитарных структур и в демократических преобразованиях»[1950].

Что касается внутренней политики в СССР, то изначально в нем всякий национализм и сепаратизм расценивались как нетерпимое явление. Сталин еще в 1920 году изложил свое кредо на этот счет: «Требование отделения окраин на данной стадии революции глубоко контрреволюционно»[1951]. Самоопределение наций вплоть до отделения и образования независимого государства, право на выход из СССР, конституционно закрепленные с образованием Союза ССР за ограниченным кругом субъектов советской федерации, в действительности носили демонстрационный характер и призваны были служить лишь показателем искренности намерений новой власти осуществлять демократические преобразования в сфере межнациональных отношений в стране и мире. Эти конституционные нормы выступали также своеобразной гарантией того, что федеральное правительство в СССР никогда не будет и не сможет действовать преимущественно в интересах «бывшей угнетающей нации».

Вместе с тем политика «уступок националам и национальным предрассудкам», представлявшая, по Сталину, собственно «нашу политику в национальном вопросе»[1952], имела определенные пределы. За центральной властью в СССР конституционно были закреплены совершенно исключительные, всепоглощающие права по отношению к членам федерации[1953], благодаря которым федеральные власти в любой момент могли обезвредить любую сепаратистскую деятельность в каком бы то ни было субъекте Союза. Государственное единство страны обеспечивалось также особым положением Коммунистической партии в политической системе советского общества. Партия эта с самого своего зарождения строилась на строго централизованных началах, не допускавших даже духа федерализма в своих рядах. В итоге под внешним обличьем федеративного строя в СССР изначально скрывалась, как отмечал профессор П. П. Гронский в 1925 году, «политическая действительность всевластной диктатуры Союзного ЦИКа, находящаяся в полном распоряжении Коммунистической партии»[1954].

С учетом всего этого Сталин был по-своему прав, воздавая должное русским царям и рассматривая большевиков в определенном смысле их преемниками.

Укрепление государственности – обязанность государственного деятеля

7 ноября 1937 года И. В. Сталин выступил перед избранным кругом соратников, собравшихся за праздничным столом у К. Е. Ворошилова по случаю 20-летия Октября, с краткой, но примечательной речью, известной благодаря дневниковой записи генерального секретаря Исполкома Коминтерна Г. Димитрова. Речь эта имеет, на наш взгляд, большое значение для понимания сущности советского государства и сталинской национальной политики. По прошествии двух десятилетий после свержения царской власти Сталин стал усматривать в деяниях царей не только одни преступления, о которых повсечастно, начиная с 1917 года, трубили официозные средства массовой информации и пропаганды, но, как вдруг оказалось, и немалые заслуги.

«Хочу сказать несколько слов, может быть, непраздничных, – произнес тогда Сталин и сразу принялся за реабилитацию своих далеких предшественников на посту руководителя страны: – Русские цари сделали много плохого. Они грабили и порабощали народ. Они вели войны и захватывали территории в интересах помещиков. Но они сделали одно хорошее дело: сколотили огромное государство до Камчатки. Мы получили в наследство это государство». К середине 1930-х годов наследник царей, видимо, окончательно уяснил, что при распоряжении наследством надо исходить не только из интересов мировой революции, но, прежде всего, – из национально-государственных интересов страны. Поэтому Сталин стал видеть особую заслугу большевиков в том, что «впервые мы, большевики, сплотили и укрепили это государство, как единое, неделимое государство не в интересах помещиков и капиталистов, а в пользу трудящихся, всех великих народов, составляющих это государство. Мы объединили это государство таким образом, что каждая часть, которая была бы оторвана от общего социалистического государства, не только нанесла бы ущерб последнему, но и не могла бы существовать самостоятельно и неизбежно попала бы в чужую кабалу». Из этих констатаций Сталин сделал заключение, с полным пониманием и одобрением встреченное собравшимися. «Поэтому, – сказал он, – каждый, кто пытается разрушить это единое социалистическое государство, кто стремится к отделению от него отдельной части и национальности, он враг, заклятый враг государства, народов СССР. И мы будем уничтожать каждого такого врага, был бы он и старым большевиком, мы будем уничтожать весь его род, его семью, каждого, кто своими действиями и мыслями покушается на единство социалистического государства, беспощадно будем уничтожать». Не совсем праздничный тост был завершен призывом: «За уничтожение всех врагов до конца, их самих, их рода!», вызвавшим, как зафиксировал Г. Димитров, одобрительные возгласы[1955].

Отмеченное «хорошее дело» царей не означало, что Сталин совсем излечился от пороков классового шовинизма в оценках прошлого страны. Иначе он вряд ли допустил бы 6 ноября 1941 года в докладе по случаю 24-й годовщины Октябрьской революции весьма рискованного, с патриотической точки зрения (и особенно – с учетом положения на фронте), сравнения: «По сути дела гитлеровский режим является копией того реакционного режима, который существовал в России при царизме. Известно, что гитлеровцы так же охотно попирают права рабочих, права интеллигенции и права народов, как попирал их царский режим, что они так же охотно устраивают средневековые еврейские погромы, как устраивал их царский режим»[1956]. Нельзя не признать, что соотечественники, поставленные в тех условиях перед свободным выбором, скорее отдали бы предпочтение царскому режиму, но не гитлеровскому.

Тем не менее стоило бы обратить внимание на выделенные нами места в приведенном многозначительном тосте. Они свидетельствуют, что федеративное, по букве Конституции СССР 1936 года, государство Сталин считал единым и неделимым. Ни о какой особой роли русского народа в этом государстве речи не было. Напротив, говорилось о великих народах во множественном числе. Очевидно, имелись в виду народы Союза, имевшие «свои» национальные образования в ранге союзных республик, ибо и в «исчерпывающих» подсчетах количества больших и малых наций, народностей и национальных групп в стране Сталин никогда не выходил за пределы числа «около 60»[1957]. Сталинская речь позволяет также с большой уверенностью полагать, что титулы «первого среди равных» и «старшего брата» русскому народу были «пожалованы» отнюдь не ради закрепления за ним каких бы то ни было преимуществ перед другими нациями. Скорее, все это рассчитано на пропагандистский эффект и должно было одновременно и льстить национальному самолюбию народа, и служить ему в определенном смысле утешением, означая признание действительных заслуг в исполнении определенных