Если же вы живете там некоторое время (месяц или более), то вы вскоре будете отмечать людей, которых уже видели; такие месье ходят по расписанию и по давно устоявшемуся маршруту. Ходят быстро, хватают вещи довольно резко. Аки ловцы жемчуга, бегают они от рынка к рынку со своим неводом в виде тряпичной сумки, что-то выцепляют взглядом, поторговавшись, покупают, бегут дальше…

Многочисленные ярмарки в европейской провинции, обычно в соответствии с календарем, могут напоминать совсем уж барахолку, но могут быть и гигантским ангаром со многими участниками. Последние таят больше неожиданностей, нежели антикварные центры, которые работают в какой-нибудь забытой богом деревушке круглый год (но и они, привлекая зачастую ресторанчиком, а не своим ассортиментом, не собираются закрываться).

Говоря отдельно о книгах и рукописях, мы многократно посещали различные «отраслевые» ярмарки, но все-таки больше всего их в Париже, хотя и в других странах и городах тоже можно приобрести что-то интересное. Однако что нам удавалось купить, так это точные по размерам переплеты для того, чтобы вставить впоследствии в них книгу, которая ждет реставрации. В остальном же – лишь мимолетные удачи.

Почему совершенно нечего сказать о том, как обстоит дело с блошиными рынками и антикварными ярмарками на нашей родине? Наверное, потому, что собственно антикварных ярмарок у нас почти нет, за исключением редких событий, где ты традиционно увидишь лишь то, что уже не раз пытались продать на аукционе, но не преуспели. И если у коллекционера нет жажды общения или устойчивых повадок павлина, то делать там совершенно нечего. Таким образом, любая мировая антикварная книжная ярмарка тем только и пытается привлечь к себе внимание покупателей, что новыми экспонатами, а в России эта традиция, быть может, и пыталась устояться, но не сложилось. Потому многие коллекционеры в принципе обходят стороной подобные мероприятия. А блошиные рынки – будь то вернисаж в Измайлове в Москве или рынок на Удельной в Петербурге – вряд ли можно назвать тем местом, где встречаются антиквары и коллекционеры. Барахолки же на бульварах или на площадях в принципе уже кажутся немыслимыми: такая торговля кажется нашим властителям недостойной. По этой причине и стараются блошиные рынки перенести как можно дальше, а работу продавцов сделать максимально неудобной. Хитровки и Сухаревки я, понятное дело, не застал, но Тишинку помню хорошо. Ничего подобного ныне нет (как не является Тишинкой и то, что было построено на ее месте и носит название Тишинского рынка).

При этом и само новое время побуждает нас совершенно иначе взглянуть даже на мировые ярмарки и блошиные рынки. Дело в том, что в какой-то момент антиквар или коллекционер, покатавшись по миру и «по ярмонкам», понимает, что все эти поездки очень даже хороши в качестве туризма, но для реальной работы антиквара или увлечения коллекционера они уже не приносят ни былого удовольствия, ни тем более пользы. А если задаться вопросом и посчитать, сколько же было потрачено на билеты, отели, аренду автомобилей, то любая покупка на антикварной ярмарке или блошином рынке покажется не более чем баловством, проведением досуга.

Другое дело, что именно этот вид досуга наиболее привлекателен для человека, увлеченного антикварной книгой.

Я

Зачем вообще этот заключительный сюжет? Не ради того, чтобы обосновать право автора рассуждать на ту тему, которой книга посвящена. Хотя и ради этого, вероятно, тоже. В большей же степени он написан, чтобы, хотя и кратко, но поведать о тех людях книги, благодаря которым я не только пришел в эту область, но и смог стать тем, кем я стал. Ограничивая свой рассказ именно этой локальной частью собственной биографии, я постараюсь показать, с какой щедростью судьба даровала мне учителей и друзей в мире антикварной книги; по счастью, это одновременно и те люди, без которых невозможно в принципе вести разговор об антикварной книге в России.

Архангельское

Как и в каждом старом московском доме, у нас были старые книги. Они окружали меня с детства, причем в самом что ни на есть прямом смысле: стеллажи с книгами, в основном «рабочими» для моих родственников, хотя и с художественной литературой тоже. В основном это было что-то незначительное с коллекционной точки зрения: дореволюционные книги в библиотеке родителей или же учебные пособия для изучения античных авторов, которые остались в память об университетах дедов и прадедов. Единственной собственно антикварной книгой, которая выделялась на этом фоне, был юбилейный альбом 1913 года «50-летие Румянцевского музея в Москве (1862–1912)». Она принадлежала моему прапрадеду, сыну виленского купца, который приехал с родителями в Москву, здесь окончил Вторую гимназию, а затем в 1887 году Медицинский факультет Московского университета. Он служил в Яузской больнице, занимаясь частной практикой в своем доме на Чистых прудах, доставшемся ему в качестве приданого за моей богатой прапрабабкой-купчихой. Также с конца XIX века он занимал должность «музейского врача» в Румянцевском музее, за что музей исправно присылал ему кучера из Пашкова дома; работал же он там вплоть до 1930 года. Звали его Моисей Ефимович Гамбург (1862–1934). Поскольку он был ровесником Румянцевского музея, то я точно не знаю – получил ли он книгу по случаю юбилея музея или же в качестве подарка к собственному пятидесятилетию.

Моисей Ефимович Гамбург (1862–1934), врач Московского Публичного и Румянцевского музеев

Первые подлинно антикварные книги я увидел еще до того, как начал ими интересоваться. По счастливому стечению обстоятельств моя мама, окончившая исторический факультет Московского университета по кафедре истории Средних веков, в середине 1980‐х годов стала хранителем и заведующей отделом редких книг музея-усадьбы «Архангельское», то есть она хранила самую крупную музейную усадебную библиотеку в России. Именно здесь я прикоснулся, причем как в нравственном, так и в прямом – тактильном – смысле этого слова, к памятникам книжности XVI–XVIII веков. Обычно это было в дни школьных каникул, когда мы вынужденно проводили время в Архангельском.

Румянцевский музей, 1910-е

Я имел возможность брать книги в руки и смотреть то, что мама особенно любила – издания выдающихся печатников: Альдов, Этьенна, Бодони; но мог и просто сесть на лестницу у открытого шкафа красного дерева и часами там сидеть, рассматривая книгу за книгой.

А лет в тринадцать я нашел способ досуга, который был даже интереснее чтения, – реставрационный отряд. Это произошло потому, что в тот момент я окончательно остановил выбор своей будущей профессии на области истории искусства и архитектуры, что было даже доложено родителям с