относится к ним без особенного уважения, считая их скорее порчей книг, наряду с владельческими штампами. Но это уже вопрос личного отношения, известны примеры, когда действующие коллекционеры относятся к этому как к обязательной процедуре. В целом их понять тоже можно, ведь кто бы мог подумать, что филигранно подобранное собрание покойного Всеволода Валерьяновича Тарноградского (1919–2006) – некогда киевского собирателя, переехавшего в Москву, – не только не увидит своего печатного каталога, но и будет распродаваться? И здесь хотя бы экслибрис напомнит нам о собирателе. Но чем скромнее этот знак (особенно акцентируем внимание на его размере), тем меньший урон будет нанесен книге.

Наиболее любопытным в изучении книжного знака мы считаем не тот безбрежный раздел, когда имя собирателя указано, а когда мы видим, что книга редкая и замечательная, а понять, чей это экслибрис, не можем. Так бывает, когда экслибрис анонимный (не гербовый, не вензелевый, а совсем анонимный) либо книга снабжена владельческим росчерком, но мы его также не можем разгадать. Такие случаи предрекают коллекционеру головную боль на долгие годы.

При этом бывают экслибрисы, которые как раз не имеют имени собирателя, на вид совершенно незаметны, но которые требуется знать в лицо. И главный здесь – простейший ярлык в рамке «Шкаф __ | Полка __ | № ___», который мы воспроизводим, чтобы читатели его запомнили. Он принадлежит одному из замечательных библиофилов начала ХX века Левкию Ивановичу Жевержееву (1881–1942), каждая книга которого – подлинная находка.

Другой чем-то по своей незаметности напоминает росчерк у корешкового сгиба на первом листе второй тетради книги, который мы также тут воспроизводим. Это знак собрания Моисея Семеновича Лесмана (1902–1987), выдающегося коллекционера ХX века, и мы считаем, что его тоже нужно знать каждому книжнику.

Пользуясь случаем, расскажем о своей «головной боли». Довольно давно мы встречаем даже не собственно экслибрис, а, по-видимому, просто печатку из детского набора, ставшую экслибрисом. Она изображает жирафа с выгнутой шеей. И обычно этот знак поставлен на очень хороших коллекционных книгах начала ХX века, порой с автографами; мы видели их раньше по большей части в Ленинграде, но, может быть, это и московское собрание. Мы этого разгадать не смогли. Если вдруг кто-то знает, чей он, прошу найти способ сообщить об этом – хотелось бы эту загадку разрешить, что будет также важно и для возвращения из небытия имени того собирателя, чьи прекрасные книги время от времени радуют коллекционеров.

Экспертиза и эксперты

В значительной мере мы раскрыли эту тему в других разделах. Но чем дальше развивается коллекционирование и антикварная книжная торговля, тем более актуален вопрос квалифицированной экспертизы. Потому что если можно заручиться экспертом в какой-то узкой области, то «комплексно» этот вопрос не решить, ведь область наша довольно непроста для таких односложных решений.

Говоря о ситуации, которую мы наблюдаем ныне на отечественном антикварном рынке, говоря о книгах и особенно рукописях, можно признать ее далекой от совершенства. Причин много: и отсутствие институции, которая бы пользовалась доверием, и страх квалифицированных специалистов, которые в некоторых областях имеют научный авторитет, но вообще сторонятся практики экспертизы, не желая брать на себя какие-то риски. Поскольку спрос на такие экспертизы довольно высок, то он вынужденно рынком удовлетворяется, но результаты таких экспертиз не всегда кажутся безупречными.

Здесь нужно вспомнить слова И. А. Крылова: «Беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник». Дело в том, что не только сама область наша требует и знаний, и кругозора, и многолетней наработанности глаза. Но и, в силу многих тонкостей, даже от специалистов-текстологов мы перестали ожидать энциклопедического охвата.

По этой причине, если вдруг вы захотели выслушать авторитетное мнение об автографе или рукописи, то вряд ли нужно успокоиться, увидя экспертное заключение работника библиотеки или музея, который, и это не так трудно проверить, не робеет высказываться относительно рукописей самых разнообразных персонажей мира русской истории и литературы: вот его экспертиза на автограф Маяковского, вот он подтверждает автограф Пастернака, вот его мнение об автографе Цветаевой или Ахматовой, вот подтверждение автографа Григория Распутина, Чайковского, Сталина или Дзержинского, а вот экспертиза автографа Владимира Набокова… Безотносительно того, насколько мы согласны или нет с такими экспертами, стоит подумать, а может ли эксперт быть вообще настолько разносторонним.

Еще одно развлечение – поинтересоваться тем, какова основная специальность эксперта, который подписал конкретное экспертное заключение. И если у эксперта, который занимался исследованием автографа писателя ХX века, основной специальностью является древнерусская литература, или он занимался историей гравюры, или же вовсе у него нет научных работ, тогда это повод для серьезных размышлений.

Ныне же доходит до того, что порой, видя малоквалифицированную экспертизу, мы вместо успокоения наполняемся подозрениями (возможно, даже излишними) к автографу или рукописи. То есть, на наш взгляд, лучше бы автограф был и вовсе без экспертизы, чем с отзывом специалиста из совсем иной области науки или того, кого уже уличили в написании заключений на заведомо фальшивые предметы.

Это не значит, что экспертизы неспециалиста в узкой области будут заведомо ошибочными. Конечно, здесь бывают и верные, но все-таки для предметов столь серьезной культурной значимости это скорее билет в лотерее, чем гарантия подлинности. Ну а если вдруг ошибка выявится, любой эксперт с чистой совестью может сказать: «Это мое мнение, и я остаюсь при своем мнении, и все тут!» И вполне будет прав: никакая экспертиза не является гарантией на все времена, и любой человек может и заблуждаться, и ошибаться.

На этом фоне практикуются исследования и экспертизы иного рода. С 1990‐х годов множатся случаи, когда автографы литераторов XIX – начала XX века подтверждает не филолог-текстолог, не даже музейный или библиотечный работник, а человек с юридическим образованием и специальностью «судебная экспертиза», то есть милицейский почерковед. Мы подчеркиваем, что говорим не о тех случаях, когда такой эксперт опровергает подлинность, что, в общем-то, наиболее ожидаемо от обладателей этой квалификации, а именно ее подтверждает. Наш скепсис объясняется тем, что речь идет о довольно специфической группе рукописей указанного периода, которые не являются предметом каждодневных исследований почерковедов-юристов.

Более того, читая почерковедческие криминалистические документы, мы должны обратить внимание как минимум на одно ключевое обстоятельство, которое не дает нам оснований считать выводы таких документов заслуживающими нашего абсолютного доверия. Особенно, повторимся, это касается тех случаев, когда криминалист-почерковед не разоблачает фальсификат, а, напротив, подтверждает подлинность автографа XVIII, XIX или XX века. Обстоятельство же, серьезным образом девальвирующее степень доверия к такому заключению, – ничуть не тайна, оно