Обычно в таких группах собирались подростки и студенты, которые по воскресеньям помогали реставраторам памятников архитектуры в качестве неквалифицированной рабсилы. С утра до обеда работали, в основном таская носилки со строительным мусором, потом пили чай с пряниками в бытовке, потом гуляли по музеям.

Я пошел в такое сообщество, увидев объявление в самой читаемой в то время газете «Московский комсомолец», и, хотя я был младше остальных, главным для реализации этой затеи был не возрастной ценз, а то, чтобы меня отпускали родители на весь воскресный день, а также давали возможность отлучаться в поездки. Но по сравнению с моим братом, который норовил летать на дельтаплане, я выгодно отличался своими интересами, и родители были только рады.

Экслибрис автора, кон. 1980-х

В реставрационном сообществе я нашел первых друзей, хотя и были они постарше; за несколько лет с ними мы объездили множество русских городов и монастырей (где работали ровно так же), летом ездили в археологические экспедиции, словом, это было замечательным времяпрепровождением для подростка, который хотел быть историком. Особенно запомнились раскопки в Москве летом 1988 года в Историческом проезде, предшествовавшие восстановлению Воскресенских ворот: именно тогда и именно там была найдена первая в истории Москвы берестяная грамота.

И уж конечно, все это времяпрепровождение разительно отличалось от гнетущей атмосферы «спецшколы с преподаванием ряда предметов на испанском языке». Об этом образовательном учреждении, в застенках которого я провел десять лет, я даже сегодня не могу вспоминать без содрогания.

Букинисты

Интерес к букинистическим магазинам проснулся во мне рано, так что излюбленным развлечением после и вместо школы стало посещение букинистов и разглядывание лежащих там книг. Купить я ничего не мог, но и визуального контакта мне поначалу было достаточно. Из книжных магазинов я ходил не в те, где было интересно, а в те, откуда не гнали взашей от прилавка. То есть ни к Анне Федоровне Мосиной, о которой старое поколение книжников говорит с трепетом в голосе, ни на второй этаж «Дома Книги», ни к Ян Янычу я даже не совался; робкий интерес к старой иностранной книге также долго не мог получить своего развития, потому что Фира, «хозяйка» магазина на улице Качалова, тоже очень была критична к работе в режиме музея.

Впрочем, поскольку Фира все-таки имела выходные дни, я нашел выход: по пути из булочной, которая у нас была в конце Скатертного переулка в кирпичной башне, то есть как раз недалеко от «Иностранной книги», я обычно заходил туда и, если за прилавком никого не было, – стоял и глазел на разложенные под стеклом издания.

Еще одним магазином, где была толчея и откуда не выгоняли, была «Звезда» на Арбате; там я бывал часто, потому что по Арбату с его букинистическими магазинами в домах 11, 31, 36 пролегал мой путь в музыкальную школу, от начала улицы и почти до конца, до Малого Могильцевского переулка. Я отбывал там часы игры на трубе, но не слишком усердствовал: чем взрослее я становился, тем менее меня тянуло к инструменту. Шел я туда долго, заходя в букинисты на Арбате, а пройдя их – стоял перед витриной комиссионного магазина бытовой техники, в которой тогда поставили цветной телевизор и крутили кассету с иностранными мультфильмами. Погуляв три часа по Арбату со своей «квадратной скрипкой», я с чувством выполненного долга шел домой греться и ужинать.

Магазин «Иностранная книга» на ул. Качалова, фото автора

Наибольший интерес у меня вызывал букинистический отдел «Звезды» на Арбате, потому что в нем на прилавке был разложен товар, который посетители могли листать. Руководила там молодая дама, довольно серьезная, она всегда была в черном, в каких-то причудливых бусах сидела за столом, вокруг сновал сотрудник, которого ныне можно было бы принять за охранника, но это был, наверное, продавец. Дама же была товаровед, а звали ее, как я узнал позже, М. Я. Чапкина (тогда, вероятно, еще Батасова). Мой звездный час наступал тогда, когда они в очередной раз клали на прилавок годовую подшивку «Нивы», разодранную по номерам. Эти номера можно было листать, никто не кричал и не выгонял. Вообще в арбатских магазинах было много легче что-то смотреть, и ротозеев не гнали мешалкой: в то время как раз уже сняли с улицы троллейбус, сделали ее пешеходной, а вскоре поставили и чудо-фонари, после чего посетителей добавилось.

Каждый, кто интересуется старой книгой, должен что-то читать для утоления интереса и одновременно разжигания внутри себя духа любви к книге. Из тех пособий будущего антиквара, которые стали для моего сознания «прорывными», я назову, конечно, и «Рассказы о книгах» Н. П. Смирнова-Сокольского, и еще более «Рассказы о прижизненных изданиях Пушкина». Эти сочинения крайне важны для всех, кто хотел бы что-то знать о мире старых книг. Впрочем, прочитав их, я начал мечтать о более серьезном – о двухтомной «Моей библиотеке», которой не было у нас дома, в отличие от перечисленных выше изданий. Купить ее в те годы было практически невозможно: в комиссионных отделах она стоила по 200–300 рублей, и даже любящие меня родители не смогли бы мне помочь.

Но покуда я грезил двухтомником, на меня неизгладимое впечатление оказали две другие книги, которые и предопределили мой интерес как к иностранной книге вообще, так и к истории европейского книжного собирательства и, что еще важнее, к истории книгопереплетного искусства. Первая – это подготовленная И. Е. Бабановым антология «Книгопечатание как искусство: Типографы и издатели XVIII–XX веков о секретах своего ремесла» (1987), которая и сегодня почитается мной шедевром книговедческой литературы. Вторая – составленный В. А. Мильчиной двухтомничек Шарля Нодье «Читайте старые книги: Новеллы, статьи, эссе о книгах, книжниках, чтении» (1989). И хотя прошло больше тридцати лет, но так и остаются эти книги лучшими образцами библиофильской литературы, до сих пор они со мной, и до сих пор нечего поставить рядом с ними. Особенно сегодня, когда сам жанр библиофильской прозы столь жалок.

И только тогда, когда я уже начал работать в лавке у Никитских ворот, приходя туда после школы, мне улыбнулась удача. Конечно, то была удача в лице Карла Карловича, который знал о моей заветной мечте и отложил экземпляр, забрав его из приехавшей большой библиотеки, купленной Крокодилом (В. Д. Инденбаумом, другом М. Е.) у очередных отъезжающих в Израиль. Сто рублей, которые запросил с меня Карл Карлович,