Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это было уже не первое пребывание писателя в Африке. В середине тридцатых годов он совершил путешествие в глубь «черного континента», оставив там, в Либерии, «свое сердце», о чем и рассказал в публицистической книге «Путешествие без карты» (1935). Роман «Суть дела» тоже проникнут своеобразным чувством к Африке, исключающим ее идеализацию и отвечающим грустно-скептическому взгляду Грина на человеческую природу (здесь она «не успела замаскироваться»). Однако в целом отношение автора к этому произведению сдержанное, и восторги читателей и критиков представляются ему преувеличенными. Возможно, причиной тому — раздражавшие Грина «унылые дебаты в католических журналах о том, получит Скоби прощение или будет проклят».
Писатель упрекает себя в «технических просчетах», из-за которых сместились акценты в изображении любовного треугольника: Элен получила «преимущество по сравнению с Луизой», в которой взгляд Скоби отмечает чаще всего неприятные черты; его точка зрения в романе остается «монопольной», мешая раскрытию авторского замысла. По свидетельству Грина, он стремился противопоставить подлинное сострадание (всегда предполагающее любовь) снисходительной жалости, которая «может быть выражением почти нечеловеческой гордости». Эта гордость и приводит героя к попытке «спасти от себя даже Бога».
Но субъективные намерения писателя, как видим, разошлись с их объективной реализацией, и участники любовной драмы (по намекам Грина, касавшейся в жизни его самого) обрели самостоятельную логику поведения, подчиняясь уже законам особого мира — мира Гринландии. Над этим понятием, сложившимся у критиков, писатель нередко иронизирует, однако силой своего художественного таланта он этот мир все-таки создает.
Архитектоника Гринландии, специфической, гриновской модели жизни, основывается в «Сути дела», как и в романе «Сила и слава» и более ранних произведениях, на типичной для творческой манеры писателя двуплановости конфликта — одновременно внешнего и внутреннего. Первый план чаще всего предстает как преследование героя, в данном случае скорее морально-психологическое (поведение Луизы, Уилсона, Юсефа, создающее вокруг Скоби атмосферу духовной несвободы, недоброжелательства, угрозы). Второй план конфликта — это разлад в душе героя (полицейского и католика!), постоянно осознающего ограниченность и узость, а также отвлеченность, абстрактность служебных инструкций, религиозных догм по сравнению с многообразием и сложностью жизни, с конкретностью людских переживаний, на которые не может не отозваться чуткое к человеческой боли сердце Скоби.
Сложность его положения усугубляется тем, что для католической веры характерно ощущение практического значения истин богословия; религиозные догматы имеют для верующего силу закона, определяющего его поведение. Известный русский философ Л. П. Карсавин в своем трактате «Католичество. Общий очерк» (Петроград, 1918) указывает на две основополагающие идеи этики католицизма — бесконечного милосердия и бесконечной справедливости Божьей. С идеей справедливости связано требование «соответствующего удовлетворения за каждый грех», а следовательно, «стремление быть скрупулезным, подсчитывая грехи и эпитимии», «мельчайшее и детальнейшее сопоставление людских грехов и искупительных страданий». Вместе с тем такой порядок — и католики гордятся им как особенно гуманным — позволяет согрешившему искупить свой проступок, очиститься, а в минуту слабости… снова поддаться греху, за который снова той или иной ценой можно получить прощение.
Но именно этот путь, предлагаемый ему добрым отцом Ранком, и отвергает Скоби. Он не может, даже на короткое время, ради отпущения грехов, отречься от Элен, за счастье которой принял на себя ответственность, и не хочет временным покаянием оскорбить Бога.
Как и в «Брайтонском леденце», «Силе и славе», критерием подлинной нравственности для героя выступает не соблюдение ортодоксальных принципов веры, а нарушение их во имя внутренней честности и способности пойти на жертву ради покоя и благополучия других людей. Недаром автор устами отца Ранка в конце романа утверждает, что именно погубивший свою душу Скоби по-настоящему любил Бога. Но этот светлый заключительный аккорд не снимает в целом глубоко трагичного звучания романа, который, хотя картины насилия в нем не столь очевидны, все же оставляет ощущение безысходности, возникающее в связи с тем, что Скоби, субъективно желая творить добро, творит и зло (гибель Али), поступается своей совестью, став игрушкой в руках Юсефа, с каждым днем все больше запутывается во лжи. И чем благороднее, чем самоотверженнее поступки Скоби (письмо к Элен, в котором он заявляет, что любит ее больше Бога), тем более непредвиденной и страшной оказывается за них расплата. Чтобы усилить безысходность, которая все более засасывает героя, Грин прибегает к приему удвоения, уподобления, дублирования ситуаций. Скоби дважды посещает португальский корабль, Луиза дважды будит его, чтобы идти к причастию, он дважды совершает смертный грех… И каждый второй этап, каждая повторяющаяся ситуация оказываются острее, драматичнее и требуют от героя большей жертвы, большей моральной уступки.
В чем же причина такого порядка вещей, при котором благородный человек начинает, как Скоби, ощущать себя «прокаженным», распространяющим вокруг губительную заразу? Ответа на этот вопрос в «Сути дела» нет, да он, пожалуй, и не ставится. Если в романе «Сила и слава» очевиден упрек политическому режиму, при котором человек приносится в жертву абстрактной идее, то изображение судьбы Скоби и его окружающих лишено четких социально-политических характеристик. Автор лишь мимоходом касается проблем, связанных с колониальной действительностью, с войной, развязанной фашизмом. Более того, порой он стремится принципиально их обойти. Характерен в этом отношении эпизод с гибелью пассажирского судна, ставшего жертвой фашистской подлодки. Устами одного из персонажей автор заявляет: «… в этой истории трудно найти виновных!» И война, и бесконечные конфликты, которые вынужден разбирать полицейский инспектор Скоби, и глубоко личные человеческие драмы — все это в мире Гринландии предстает как проявление изначальной дисгармоничности жизни, где благополучными могут быть лишь эгоистичные, духовно слепые люди, где никто до конца не может понять другого и никто не может устроить чужое счастье.
«Я страдаю — следовательно, я существую», — именно так, по словам ирландского писателя и критика О’Фаолена, можно выразить представление