– Что ты делаешь? – с тревогой спросила Сури, хотя Персефона и не поняла, почему она так беспокоится.

– Не бойся, это несложно. – Несмотря на заверения, Арион медленно опустилась на пол.

Миг спустя чудище добралось до двери. Стена содрогнулась, Арион отлетела назад. Баррикада медленно подалась, но выстояла. Камеру сотряс еще один удар, потом еще два. На этот раз камни даже не шевельнулись.

Сури присела возле Арион, однако фрэя махнула рукой.

– Ничего. Все хорошо, – сказала она.

– Значит, держится? – Мойя огляделась. – Тогда мы в безопасности. Пока сидим здесь, да?

– Когда ему наскучит, и он уйдет? – спросила Персефона у гномов.

– Не надейтесь, – вздохнула Сури. Мистик смотрела на них с несчастным видом. – Арион права. Он не живой. Это какое-то плетение. Он будет ломиться целую вечность, пытаясь пробить эти камни.

– Ну, тогда слава Мари, – заметила Мойя. – Тогда мы уцелеем.

– У нас нет ни еды, ни воды, чтобы протянуть целую вечность, – сказала Роан.

Это было известно всем, кто стоял в кругу с вытянутыми лицами и невидящими взорами смотрел в незавидное будущее. Персефона глубоко прочувствовала, что такое «мороз по коже».

* * *

Из ноздри Арион побежала кровавая капля. Фрэя ничего не замечала, пока не коснулась верхней губы.

– Он тебя убивает, – проговорила Сури. – Тебе слишком трудно его удерживать.

Арион посмотрела на окровавленные пальцы. Руки у нее дрожали.

– Давай попробую я, – предложила девочка. – Покажи мне, как надо.

Арион покачала головой.

– Бэлгаргарат – продуманное заклинание. Он перестал биться о стену и теперь ищет лазейку… пытается взломать преграду. Она требует моего постоянного внимания: нужно держать щит. Я тебе рассказывала, что в свое время училась разделять мысли – выполнять две, даже три задачи одновременно. То, с чем справляюсь я, будет очень сложно для тебя. – Арион опять улыбнулась. – Смешно. Перед тем, как покинуть Эстрамнадон, я пыталась научить принца разделять мысли и совершать несколько действий сразу. Как давно это было…

Арион так погрустнела, что у Сури сердце разрывалось.

– И дом я оставила в беспорядке… Думала, быстро разберусь с Нифроном и сделаю уборку, когда вернусь.

Хотя Арион сказала, что Сури ни в чем не виновата, чувство вины буквально съедало девочку. Не справившись с чудовищем, Сури всех подвела. Нет, даже хуже. Она их убила. Ведь она не просто забыла набрать дров или съела всю землянику…

Наверно, Минна почувствовала, что испытывает хозяйка, и положила голову ей на колени. Что за хороший и умный волк! Минна всегда знала, как утешить Сури, но сейчас ей это вряд ли бы удалось.

– Сколько ты можешь держать щит?

– Не знаю… – Фрэя помолчала. – Расскажи мне о смерти.

– Что?!

– Мы живем так долго, что смерть для нас редкая гостья. Вы живете совсем мало, поэтому видите ее часто. Смерти Гриндала и Зефирона были жестокие и ужасные. Так бывает всегда?

Сури вспомнила всех погибших в Далль-Рэне, Магду и другие деревья, зверей вроде медведицы Грин и волка Огарка. А еще – Туру и Мэйв. Туру она нашла в саду, лежащей лицом вниз на свежевскопанной земле. Зато Мэйв умерла у нее на руках. Сури вспомнила, как касалась ее, разговаривала с ней, когда она отходила…

– Вряд ли, – ответила девочка, пытаясь припомнить все подробности. Мэйв просто закрыла глаза и умерла с улыбкой на лице. – Как будто отходишь ко сну, только потом уже не просыпаешься.

Арион кивнула.

– Сон – это даже хорошо. Я люблю спать. Вот бы и сейчас уснуть! – Арион взяла Сури за руку и крепко сжала. Пальцы у фрэи были длинные и красивые. – Запомни! Ты ни в чем не виновата! Ошиблась я. У Искусства, как и у всего на свете, есть хорошие и плохие стороны. Нельзя быть только хорошим. Мироздание порождает и хорошее, и плохое; как и сама жизнь, оно стремится быть. Главная проблема Искусства в том, что оно способно соблазнять, говорить тебе то, что ты хочешь услышать. Легче поверить в самую невероятную ложь, которая подтверждает твои надежды, чем в самую очевидную истину, которая им противоречит. Так учила меня Фенелия. Узколобая самонадеянность приходит вместе с силой, а Искусство – это сила. Я думала… я верила, что даже если ты не справишься с Бэлгаргаратом, то я смогу. Я допустила ту же ошибку, в которой обвиняла Гриндала: тоже возомнила себя богом. – Ее губа дрогнула. – Не будь я столь уверена в себе, я настояла бы на том, чтобы отправиться в обратный путь, едва мы вышли в пещеру. Может, мы и не выбрались бы, но у нас хотя бы появился шанс! Теперь же… Ах, Сури, прости меня!

Арион всхлипнула.

Земля содрогнулась. Камни, закрывающие проход, задрожали: чудовище снова кинулось на барьер.

Арион стиснула зубы.

– Вот видишь! – сказала она, утирая слезы. Из ее носа вытекла еще одна капля крови. – Он постоянно пытается сюда проникнуть.

* * *

Мороз, Потоп и Дождь храпели.

Роан всегда нравился треск поленьев в костре, смех и хороший громкий храп. Ивер храпел, когда возвращался домой пьяный и лежал на спине, издавая гортанный рокот. Вот если храп затихал, то Роан стоило тревожиться. Ивер кашлял, выкатывался из кровати и сплевывал. И пока он снова не засыпал, Роан была наготове. Поэтому она любила ложиться поздно, а просыпаться рано. Тратить спокойное время на сон ей казалось непростительным.

Роан задумалась, храпит ли она сама. Многие храпят, если устали и лежат на спине с открытым ртом. Сон Роан был неглубоким, и она предпочитала спать на боку. Как-то раз она целую неделю пролежала на спине, пытаясь услышать свой храп. Ничего не вышло. Либо звук ее не будил, либо она не храпела вообще.

Трое дхергов, которых Персефона называла гномами, а Роан считала просто маленькими человечками, храпели вовсю. Рог у стража Далль-Рэна был ненамного громче, и она не понимала, как все умудряются спать под такой шум. Помимо самого храпа, всегда занимавшего девушку, ее заинтересовала и особая манера, в которой храпели гномы: одинаковые перерывы, одновременный вдох и единообразный рокочущий шум. Ум Роан имел привычку цепляться за повторяющиеся звуки и постоянно возвращаться к сходным событиям, когда она размышляла над какой-нибудь задачей. Так к ней пришло много хороших идей. Лист, кружащийся по поверхности пруда, натолкнул ее на идею гончарного столика для Гиффорда, потом и на колесо. На этот раз Роан охотилась на нечто более неуловимое – как нарисовать язык, язык общения.

Одержимость Брин передалась и Роан. Она сидела на полу и глядела на каменный стол. С этого угла она видела нижнюю часть и обнаружила, что поверхность вовсе не гладкая. Вопрошающее выражение ее лица привлекло внимание остальных.

– Персефона, не трогай ее, – прошептала Мойя. – Она всегда так делает, и уж поверь, сейчас нам это крайне необходимо!