Макарета повернула к нему голову и расплылась в улыбке.

– Через несколько минут ты станешь фэйном!

– Не понял. Что происходит? Зачем ты это делаешь?

– Ради нас. – Она коснулась его щеки. – Ради всех миралиитов и ради тебя.

– Стой, погоди-ка, что именно ты делаешь ради меня?

– Идея принадлежит тебе. Ты – гений!

Наверное, ему снится. Не может быть, чтобы это все происходило на самом деле. Так оно всегда и бывает. Кошмар начинается как приятный сон, а не успеешь оглянуться, как Имали летит через весь зал, и мир разваливается на куски.

– Объясни наконец!

Макарета хихикнула. В другое время и в другом месте – пожалуй, в его спальне – принц счел бы это милым, однако в окружении разозленной толпы ее смех отдавал безумием.

– Мы приняли твой план. Ну, не совсем в точности… Ты сделал главное – перекинул для нас мостик.

Советники хотели покинуть Айрентенон, однако двери оказались заперты. О стену у лестницы разбилась брошенная кем-то ваза. Парадные стражи, чьи обязанности Мовиндьюле прежде считал самыми скучными на свете, попытались восстановить порядок, но их отбросила та же сила, что покалечила Имали.

– Макарета, прошу тебя! Опомнись! – умолял принц.

– Ты сообщил нам, что Вэсек принял меры против покушения на фэйна и даже против нападения на Тэлвару. Это нам очень помогло. Хотя мы с Эйденом рассматривали оба варианта, ты избавил нас от ошибок. И тогда родился план!

Советники стучали в двери. Некоторые не таясь плакали. На галерее раздавались взрывы смеха; среди дюжины зрителей Мовиндьюле узнал Ингу и Флинн.

– Какой план?

– Убивать фэйна во дворце слишком рискованно. Зато подготовиться к неожиданному событию, к хаосу он не в силах. Даже Вэсек не мог предположить, что мы заманим его сюда!

«Убить фэйна? Убить моего отца?»

Он уставился на Макарету, не в силах постигнуть смысл ее слов. Вероятно, она заметила выражение лица принца, и смягчилась, одарив его грустной улыбкой.

– Ты и сам понимаешь, что твой отец должен умереть. Он слишком слаб. Знаю, он не виноват, однако мы не можем дожидаться, пока он умрет от старости. Он – порождение своего времени и вырос в ту пору, когда все сословия считались равными. Его эпоха ушла. Наше поколение увидит расцвет мощи миралиитов, и мир вокруг нас изменится в лучшую сторону!

– Макарета, прошу! Не надо!

Она снова рассмеялась.

– Не волнуйся, все будет хорошо. Нам ни к чему бояться гнева Феррола. Миралиитам он не страшен. Законы одного бога неприменимы к другим богам. Ведь мы теперь боги! Знаю, пока ты этого не чувствуешь, но погоди, скоро у нас появится своя паства. Тогда ты все поймешь!

Своя паства?!

Мовиндьюле сдался. Его разум отказывался принять происходящее, поэтому принц просто опустился на скамью.

– Фэйн идет! – крикнули с галереи, и Мовиндьюле показалось, что это Эйден.

– Мне пора. – Макарета помолчала, развернулась на левой пятке и похлопала принца по руке. – Если не хочешь участвовать в этой части плана, мы поймем.

И она оставила его на скамье под куполом, с которого глядели Гилиндора Фэйн и Каратак.

– И что теперь? – спросил Малькольм, взбираясь по скрипучей лестнице.

– Хватит спрашивать! – возмутился Рэйт. Он перевесился через стену, опершись локтями о каменную плиту, которая закачалась под его весом. – Я вам не киниг.

– Ты – дьюриец. Те, кто бедокурит в мирной жизни, в тяжелые времена становятся героями.

– Я не герой.

Малькольм пожал плечами и посмотрел на север.

– Очень жаль. Герой нам весьма пригодился бы.

В темноте горели походные костры гула-рхунов, заполонивших окрестные холмы, словно армия светлячков. И еще северяне питали слабость к барабанам. Все истории отца и братьев Рэйта начинались со слов «мы проснулись под бой гулских барабанов…», «в ночь перед битвой мы заснули под барабаны», «мы ринулись в битву под грохот боевых барабанов…». Рэйту никогда не доводилось воевать с гула-рхунами. Что бы там ни говорил Адгар, Рэйт до этого просто не дорос. Он мог бы отправиться в долину Высокое Копье в следующий призыв, но его так и не случилось. Весь боевой опыт Рэйта сводился к дракам с братьями и прочими дьюрийцами. Жизнь на пустошах, где еды всегда не хватало, зато копий имелось в избытке, дала ему отличную школу. Однако на войне все иначе. Он не знал, как именно, просто чуял нутром и помнил рассказы воинов.

– Как думаешь, барабанщики все те же? – спросил Малькольм. – Я имею в виду, они меняются или нет? Ну, не могут одни и те же люди стучать ночь напролет!

– Знаешь, временами я поражаюсь ходу твоих мыслей.

– А что такого? Думаю, вопрос вполне обоснован. Ведь барабанный бой не смолкает.

Рэйт вздохнул.

– По крайней мере, тут нет Персефоны.

– Она вернется. – Малькольм заявил это с такой уверенностью, что Рэйт заподозрил, не получил ли тот каких новостей про переговоры с дхергами.

– Надеюсь, ей хватит ума держаться подальше отсюда.

Малькольм покачал головой.

– Персефона живет ради своих людей. Пора бы тебе понять! Она никогда их не покинет. Ни под страхом войны, ни из-за любви к мужчине. Пожалуй, это даже трагично. Вы напоминаете мне двух невезучих возлюбленных из старых легенд.

Рэйт посмотрел на него с кислым видом.

– Ты ничего обо мне не знаешь, так что хватит! Тебя совсем избаловали в твоем Алон-Ристе, откармливали, как племенного борова. А я жил…

– В Дьюрии, знаю-знаю, – кивнул Малькольм. – На бесплодном, обдуваемом всеми ветрами плоскогорье среди камней и тощей травы, где еды мало, а сострадания еще меньше. Отца ты ненавидел, хотя умудрился сохранить к старику беззаветное уважение. Еще ты ненавидел старших братьев, да и на прочих сородичей тебе, похоже, плевать. Любил ты лишь мать и сестру, а потом Персефону. Полагаю, ты так быстро и безнадежно запал на нее потому, что она напоминает тебе сестру или мать… возможно, обеих. – Малькольм держал свое копье, Нарсирабад, двумя руками, острием вверх, будто собирался взбивать масло. Они с Рэйтом не смотрели друг на друга, разглядывая костры на холмах. – Ты никогда не рассказывал, как умерли твоя мать и сестра.

– И не собираюсь.

– Ты ведь был тогда с ними? Они умерли, ты выжил. Болезненный опыт, не спорю. И тоже весьма типичный для старых легенд. Похоже, тебя гнетет чувство вины.