Колониальное господство нарушает культурную жизнь завоеванного народа (гибель аборигенного общества, культурная летаргия). Оккупационная власть вводит новые правовые отношения. Интеллигенция стремится усвоить культуру оккупирующей державы.

Обычаи колонизированных народов, их традиции, их мифы - прежде всего, мифы - сами по себе свидетельствуют об их духовной нищете и конституционной испорченности.

Колониализм обращается к прошлому угнетенных народов, искажает, уродует и разрушает его, обесценивая доколониальную историю. Именно колонист творит историю: "Эту землю создали мы".

Более жестокие аспекты присутствия оккупационной власти вполне могут исчезнуть, [обменявшись на] менее вопиющее, но более полное порабощение.

Туземная буржуазия, всецело перенявшая образ мышления, характерный для страны-оккупанта, становится выразителем колониальной культуры, как и интеллигенция, жадно впитывающая ее.

Насилие, столь заметное на страницах Фанона, было редкостью во Франции XIX века, возможно, потому, что восстания, способные серьезно угрожать государству, были в прошлом. При наличии времени и людей с одинаковым цветом кожи ассимиляция проходила успешно. Но в остальном рассказ Фанона о колониальном опыте вполне соответствует описанию того, что произошло в Ландах и Коррезе. Во Франции, как и в Алжире, систематически происходило разрушение того, что Фанон называл национальной культурой, а я бы назвал местной или региональной культурой. В той мере, в какой она сохранялась, она страдала от инерции и растущей изоляции. "Происходит усыхание вокруг все более сжатого ядра, все более инертного, все более полого". Через некоторое время, говорит Фанон, родное творчество угасает, и остается только "жесткий, осадочный, окаменелый". Местная реальность и местная культура угасают вместе. Так было и во Франции XIX века.

И все же... Взятые в качестве обобщений, такие рассуждения, как у Фанона, как мне кажется, недооценивают выбор и автономию колонизированных. Ни Бурдье и Саяд, ни Фанон, ни наши собственные наблюдения не говорят о том, что традиционные общества изначально были инертными. Из этого следует, что они поддались силе, были побеждены превосходящими силами и "колонизированы" против своей воли. Так ли это было на самом деле? Не во Франции.

Там, как мы видели, традиционная культура сама по себе была массой ассимиляций, традиционный образ жизни - серией приспособлений к физическим обстоятельствам. Перемены всегда неловки, но изменения, которые принесла современность, часто были освобождением и часто признавались таковыми. Старые устои умирали безвозвратно. Новые блага порождали новые потребности, но даже лишения измерялись на более высоком уровне. И старое помнили. Новые уклады, которые раньше казались неприемлемыми, теперь сознательно преследовались и усваивались - не преклоняющейся перед ними "буржуазией" или самовлюбленной "интеллигенцией", как у Фанона, а людьми самых разных профессий, которые познакомились с этими укладами и приобрели к ним вкус. Возможно, это должно заставить нас дважды подумать о "колониализме" в слаборазвитых странах, который также отражает региональное неравенство в развитии. Это, безусловно, уточняет значение колонизации как внутреннего процесса.

Развитие - не двусмысленный термин. Оно означает только одно: увеличение производства материальных благ и повышение доступности материальных благ для всех. И это то, что несет с собой развитие, какие бы разочарования ни следовали за ним. Понятие "отсталость" подвергается критике, поскольку в качестве нормы для слаборазвитых обществ принимается экономика и культура совсем других обществ. Однако мало кто из слаборазвитых обществ живет настолько изолированно от развитых, чтобы не знать об их преимуществах. К IX-X веку расширение сферы социально-экономических отношений вполне может позволить объективно воспринимать развитие и отсталость как ступени одной лестницы.

Таким образом, характеризуя то или иное общество как слаборазвитое, мы говорим не о том, чем оно является, а о том, чем оно не является. Мы описываем то, чего ему не хватает: средств производства, уровня производительности труда, форм культуры, образа жизни, взглядов. В данном исследовании мы рассмотрели то, что можно назвать отсталостью во Франции XIX века. Мы увидели, что позитивные аспекты и институты слаборазвитых регионов были способами примирения с нуждой и неуверенностью. Обычаи и инерция способствовали их выживанию, возможности - отказу от них. Возможно, общепринятые взгляды на колониализм в этом свете нуждаются в некоторой корректировке, возможно, немодные представления о "прогрессе" конца XIX века заслуживают нового взгляда. Или колонизация слаборазвитых регионов допустима внутри страны, но неприемлема за пределами родины колонизатора? Что такое родина?

Вернемся теперь во Францию и останемся там. Завоевание и колонизация создали ее, как и другие царства, а завершился этот процесс в XIX веке. Каков был критический период? Я привел аргументы в пользу двух десятков лет по обе стороны от 1900 года. Приводились и другие аргументы, иногда весьма убедительные, в пользу других периодов. Нельзя игнорировать более или менее общепринятое мнение о Великой революции как о переломном моменте, которое подкрепляется недавними работами о глубоких изменениях, повлиявших на семейное и сексуальное поведение французов задолго до 1870 года. Лоуренс Уайли и другие социологи уделяют большое внимание 1950-м годам, когда тракторы, автомобили и телевизоры ускорили культурную гомогенизацию медленно меняющихся деревень. Аналогичные аргументы можно привести и для середины XIX в., опираясь на 1848 г. и появление железных дорог. Все эти аргументы, в том числе и мой, правдоподобны, но ни один из них не является непреодолимым.

Да и не нужно. История, говорит Фернан Бродель, - это сумма всех возможных историй. Вопрос не в том, насколько верен тот или иной аргумент, чтобы исключить все остальные, а в том, насколько он верен, как много он говорит нам того, чего мы не знали. На этих страницах мы видим, как глубокие изменения в производительности труда и рационе смещают часть сельской Франции с грани катастрофы, от примитивных потребностей к более привычным нуждам "* Мы видим, как национальное единство мучительно выковывается в более поздние сроки, чем принято считать. Мы видели культурную гомогенизацию, последовавшую за экономической интеграцией, которая была достигнута после долгих усилий и страданий. Мы видели, как одни районы Франции навязывали свои ценности и методы (иногда намеренно) другим районам, изменяя их образ жизни. Мы увидели, что этот процесс протекал медленно и неравномерно, гораздо более интенсивно, чем это предполагается в большинстве описаний XIX века. Короче говоря, мы увидели, что нация - это не данность, а объект незавершенного строительства, модель того, что одновременно и должно быть создано, и к чему по политическим соображениям следует относиться как к уже существующему.

Я не утверждал, что первые годы Третьей республики были временем перехода от традиционного к современному миру в значительной части сельской Франции, а скорее утверждал, что они были именно таким временем - важным, как и любое другое, более важным, чем большинство других.