Чтобы доказать это, я попытался показать не только то, что в этот период многое изменилось, но и то, что изменилось быстрее и значительнее, чем это было до него или будет после него.

Я считаю, что это было показано. В период с 1880 по 1910 гг. фундаментальные изменения произошли, по крайней мере, по трем направлениям. Автомобильные и железные дороги привели отдаленные и труднодоступные регионы к легкому контакту с рынками и жизненными укладами современного мира. Школьное образование научило доминирующей культуре, а также ее ценности, в том числе патриотизм. А военная служба закрепляла эти уроки. Но после того как произошли описанные в этой книге изменения, различия в языке и поведении стали значительно меньше, а господство современности - значительно сильнее. В 1910 г. регионы Франции были гораздо более похожи друг на друга, чем до Жюля Ферри, до Шарля Фрейсине, до Жюля Риффеля.

В 1836 г. Адольф д'Анжевиль, предвосхищая Дизраэли, завершил предисловие к своему первому ста-тистическому очерку замечанием о том, что во Франции существуют две нации, разделенные ставшей уже привычной воображаемой линией, проходящей от Сен-Мало до Женевы. К северу от этой линии крестьян было меньше, но они были выше ростом, лучше питались, лучше учились и жили в домах, освещенных большим количеством окон. Их пороки, как правило, были свойственны новому обществу (самоубийства, незаконнорожденность), а преступления совершались против собственности, а не против личности. Их сравнительно легко было призвать в армию, и они относительно быстро платили налоги, как и подобает гражданам современного государства. На юге люди были короче, хуже питались и хуже жили. Они были жестоки как в преступности, так и в политике, враждебно относились к налогам и медленно принимали воинскую повинность. Дороги на юге были тоньше. Земля была менее продуктивной, а орудия и методы ее обработки - менее развитыми."

Это географическое деление фактически являлось делением между городской и сельской Францией, а еще лучше - между бедной, отсталой деревней и теми районами Франции, сельскими или нет, которые в той или иной степени проникнуты ценностями современного мира. Как писала в 1849 г. одна из тюльских газет, крестьяне Норда были похожи на буржуа, а крестьяне Корреза - на нищих. Это было различие, которое должно было закончиться, чтобы реальная Франция стала Францией политической риторики. И мы увидели, как оно закончилось. В итоге все больше и больше крестьян Корреза становились похожими на буржуа, причем именно в том смысле, который имел в виду писатель 1849 года.

 

Здравый смысл и имеющиеся факты свидетельствуют о том, что различные регионы поддавались цивилизации примерно в зависимости от степени воздействия на них городского, особенно парижского, влияния, возможностей, а значит, и масштабов миграции, близости железных дорог и т.д. Однако и здесь нет непротиворечивого правила: Лимузен, более близкий к Парижу, был открыт его влиянию позже, чем Прованс, который, конечно, не только выиграл от традиционной связи с долиной реки Рен и более раннего железнодорожного сообщения, но и был более урбанизирован. И все же, почему жители далекого Ардеша мигрировали в Париж в большем количестве, чем жители Ниевра или Орна? После 1900 года южные призывники стали сокращать разрыв между собой и высокими людьми севера. К тому времени они уже догнали северных по уровню грамотности. И хотя рождаемость среди супружеских пар (один из признаков изменений в тенденции к снижению) позже снижалась в департаментах, расположенных к югу от линии, доля женщин росла на юге почти так же быстро, как и на севере. Но происходило нечто еще более важное, чего не было ни в 1789, ни в 1848, ни в 1950 годах, - изменение, которое в ретроспективе представляет собой великое культурное событие того времени: конец глубокого разделения сознания.

m

e

n

t

a

l

i

t

y

)

g

e

t

t

i

n

g

m

a

r

r

i

Со Средних веков до XVII века представители высоких и низких культур сходились во мнении относительно фундаментальной трактовки мира и жизни. Грамотность или неграмотность мало что меняли в понимании состояния человека, его целей и средств. Знания различались по степени, но не по виду. В XVII веке ситуация изменилась. Естественные науки и рационализм с его особой логикой создали отдельную культуру грамотных людей, в то время как неграмотные придерживались старого уклада. Относительное культурное единство западного общества было разрушено, и люди отныне жили в двух разных мирах разума.

Согласованные религиозные теории жизни, принятые большинством образованных членов общества, превратились в уцелевшие суеверия, уже не совместимые с научными принципами того времени. Соответствия и аналогии, имевшие смысл в одной системе, в другой казались детскими и бесполезными. То, что было здравым смыслом, было оставлено теми, кто стремился к высшей мудрости, и стало уделом тех, кто регулировал свое существование по временам года и звездам. Лишенная поддержки элитарной мысли, народная вера распалась на тысячу подсистем, не объединенных в целостную картину мира. Народная мудрость была скудна - набор рецептов, церемонностей, ритуалов, а народная религия - не более того. Однако и та, и другая были крайне важны, давая верующим то, в чем люди так нуждаются: объяснения, чувство контроля, уверенность, рамки для индивидуальной и общественной деятельности. С точки зрения культурологов, народная культура была пучиной лишений и невежества. Так было и с точки зрения ее наиболее одаренных духов, тех, кто тщетно стремился к истинам, которым эта культура не могла их научить. Большая часть популярной магии и религии, а в некоторых случаях и отказ от них, отражали упорный поиск именно таких истин.

Таким образом, после 1650 г. культура элиты и культура сельских масс пошли разными путями. (Городские массы быстрее усваивали рационалистические идеи, что соответствовало их месту в капиталистической схеме вещей). Когда примерно после 1800 г. разрыв стал сокращаться, это произошло во многом благодаря все более тесному общению сельских масс с городскими. Но решающее значение имели материальные условия: все более эффективный контроль над окружающей средой открывал дорогу городским взглядам, подсказанным сходным опытом. Более искушенные городские жители считали, а со временем продемонстрировали, к удовлетворению все большего числа крестьян, что мир можно объяснить, не прибегая к магии или сверхъестественному вмешательству. Обратившийся к рационализму сельский житель мог отбросить свой набор традиционных приспособлений, уловки в неравной борьбе за выживание, с пьянящей уверенностью в том, что он не просто беспомощный свидетель природных процессов, а сам является проводником перемен.

В лучшем случае большинство людей подходили к переменам нерешительно и переживали их последствия с большой долей двойственности. Но