В общем, ничего у меня не получалось. Во всяком случае, достаточно быстро. В самом начале я еще советовалась с Гарри, но теперь я просто не осмеливалась показывать ему реальные цифры. Нам приходилось тратить немалые суммы на погашение долгов, на оплату юристов, на оплату счетов за лечение Джона, на новые команды наемных работников, на сельскохозяйственный инструмент и на семена – в целом получалось гораздо больше, чем мы зарабатывали. Мы вытянули уже все, что можно, из наших резервных капиталов, и теперь пора было начинать подсчитывать, сколько времени потребуется, чтобы все наше состояние, которое мой отец так медленно и тщательно собирал, оказалось исчерпано. И тогда нам осталось бы только продавать землю.

Уже одного этого было вполне достаточно, чтобы заставить меня постоянно сидеть дома, даже когда прилетели ласточки и по утрам с криками носились низко над рекой. Вполне достаточно, чтобы заставить меня в страшном волнении каждое утро ждать появления почтальона, потому что в любой день от доктора Роуза могло прийти письмо, где он с уверенностью напишет: «С радостью сообщаю Вам, что Ваш муж полностью здоров и в данный момент, пока я пишу это письмо, пакует чемоданы, собираясь домой!»

Каждый день я ждала такого письма. Каждый день я молила Бога о письме от юристов, сообщающих, что наш кузен согласился на компенсацию. Тогда я сразу же выплатила бы ему эту сумму за счет денег Джона и уже в открытую приступила бы к изменению прав наследования. Каждое утро я просыпалась с ощущением, что эти два конвергентных процесса все больше сближаются. И каждый день, когда мне приносили почту, я с ужасом вскрывала конверты, ожидая прочесть свидетельство того, что я либо выиграла борьбу за Широкий Дол, либо он для моего сына потерян навсегда.

И все же я одержала победу.

Тем чудесным апрельским утром, когда под окном моего кабинета качали золотистыми головками нарциссы, а в саду весело распевали птицы, мне принесли толстый кремовый конверт с печатью юридической конторы и помпезной печатью наших юристов на клапане. С невероятной цветистостью и самолюбованием они сообщали, что наш кузен Чарлз Лейси готов принять компенсацию и отказаться от своих прав на Широкий Дол. Я победила. Ричард победил. Ужас и смятение последних нескольких месяцев могли теперь уйти в прошлое. Я знала, что вскоре мне будет казаться, будто этой ледяной весны, проведенной взаперти, и не было вовсе. Ричард вырастет на этой земле, он будет воспитан, как ее будущий сквайр, и я научу его всему, что необходимо знать хозяину о своей земле и ее людях. Он будет каждый год наполнять амбары Широкого Дола зерном нового урожая. Он женится – по моему выбору, разумеется, – на хорошенькой девушке, уроженке Сассекса, и они родят для моей земли новых наследников. Плоть от плоти моей, кровь от крови. Я стану родоначальницей новой династии, которая будет продолжаться в веках, в далеком, невообразимо далеком будущем. И все это мне удалось сделать исключительно благодаря собственному уму, хитрости и мужеству. Я сделала все, что хотела. Пусть я больше не слышу ни стука собственного сердца, ни стука сердца Широкого Дола, ни звучания любящих голосов, но я все же своего добилась!

Я сидела молча, держа в руках письмо. Я испытывала невероятное освобождение и облегчение, столь же ощутимые физически, как то весеннее солнце, что согревало мне щеку и обтянутое шелком плечо. Я сидела, не шевелясь, долго-долго, наслаждаясь этим ощущением облегчения и победы. Лишь я одна знала, чего мне это стоило, чего это стоило Широкому Долу, чего это стоило нашей деревне. Но с достигнутого мной рубежа перед моим сыном теперь открывался ясный и прямой путь. И только я знала, как трудно было этого рубежа достигнуть. Впрочем, и сейчас мне грозили немалые расходы – в том числе и те, о которых я еще толком не знала и не подозревала. Я завоевала эту землю для Ричарда, но этой весной она для меня была мертва, и я отнюдь не чувствовала, что мое прежнее отношение к этой земле сможет возродиться. Люди, жившие здесь, от меня отвернулись; трава, растущая на этих лугах, казалась мне слишком яркой, ядовито-зеленой; и даже пение дроздов не в силах было пробиться сквозь ту глухую стену, что меня окружала. Но если это и есть та цена, которую я должна уплатить во имя своей великой цели, я готова была выплатить все до конца. И все платила и платила. И вот, наконец, кажется, получила первую награду за свои труды и утраты.

Вздохнув, я придвинула к себе стопку писчей бумаги и написала нашим юристам; я просила их перевести в наличные все состояние Джона, продать причитающуюся ему долю в «Линиях МакЭндрю» и перевести необходимую сумму на счет нашего кузена. К письму я приложила заверенную копию документа об опеке, чтобы предвосхитить любые вопросы, вызванные столь экстраординарным поступком. Затем я взяла еще один листок бумаги и начала писать письмо все тем же юристам, предлагая им незамедлительно начать законную процедуру изменения прав наследования, которая должна была сделать моего сына Ричарда и мою дочь Джулию сонаследниками Широкого Дола.

Затем я долго сидела без движения, и солнце по-прежнему грело мое плечо, а я пыталась неторопливо обдумать и оценить то, что только что сделала.

Однако я была столь же нетерпелива, как и в пятнадцать лет, а потому сказала себе: «Сейчас!» Цена, которую еще, возможно, придется уплатить Ричарду и Джулии, проявит себя где-то в будущем, а я могла иметь дело только с настоящим. Я была обязана заниматься настоящим – перед самой собой, перед своим сыном. Я обязана была посадить его в кресло сквайра. Я сознательно закрывала глаза на возможные последствия. Я была вынуждена это делать. Деньги, полученные мною под залог наших земель, скорее всего, придется выплачивать Ричарду. За то, что он всю жизнь будет жить и работать здесь вместе со своей сестрой, придется платить и ему, и ей. Но я исполню свой долг и перед ним, и перед ней, и перед самой собой, и даже, как ни странно, перед моим отцом и длинной вереницей моих предков из семейства Лейси, когда посажу в кресло сквайра Ричарда, самого лучшего из всех возможных наследников Широкого Дола. А будущие долги и выплачивать придется в будущем.

Я запечатала эти два письма, потом подумала и написала третье. Мистеру Льюэлину. Я предложила ему под закладную те новые луговые земли, которые мы недавно огородили неподалеку от Хейверингов. Эти земли, собственно, были присоединены к нашему поместью как приданое Селии, и я думала, что, если дойдет до самого худшего и придется все-таки продавать землю, я буду чувствовать себя гораздо лучше, если потеряю лишь эти, недавно полученные поля. Я бы не смогла отдать в залог те земли, по которым когда-то ездила вместе с отцом. Не смогла бы даже ради его внука. Но сейчас нам очень нужны были деньги. Договор о смене наследника нужно еще подписать и засвидетельствовать в Палате лордов, а по пути туда встретится немало карманов, в которые непременно придется что-то положить; да и вполне законных гонораров выплатить придется немало. Зеленые ростки пшеницы этим летом должны принести поистине золотые зерна, иначе мы столкнемся с банкротством.

– Беатрис! Сегодня ты выглядишь намного лучше! – радостно воскликнула Селия, когда я присоединилась к ней и Гарри за завтраком.

– Я и чувствую себя гораздо лучше, – улыбнулась я. Повариха Селии приготовила ветчину с карамелизованными абрикосами и маленькие, удивительно вкусные пирожки с мясом. – Какое чудо – эта твоя миссис Гофф! – сказала я Селии. – Вот уж действительно никогда не испытываешь ни капли неудовольствия, выплачивая ей жалованье.