– Это правда, но и у тебя не может быть причин для недовольства. – Селия, похоже, была несколько удивлена моим замечанием. – Все обучавшиеся в Лондоне повара дорого стоят. Я бы, пожалуй, сказала, что миссис Гофф у нас даже недоплачивают.

Я улыбнулась.

– Не волнуйся, Селия! Я вовсе не собираюсь приводить на кухню повара из работного дома. Просто я вечно работаю со счетами и не могу не прикидывать стоимость всего, что вижу.

– Похоже, в твоих счетах не было ничего плохого, потому что твои глаза, Беатрис, снова сияют зеленью, а это бывает, только когда ты довольна, – задумчиво промолвила Селия. – Ты получила какие-то хорошие новости?

– Да, – сказала я. – Я получила письмо, которое очень меня обрадовало.

Лицо Селии так вспыхнуло, словно у нее внутри зажглась тысяча свечей.

– Джон возвращается домой! – радостно воскликнула она.

– Нет, – раздраженно бросила я. – Джон домой не возвращается. Эта была чисто деловая новость. Ты этого не сможешь ни понять, ни оценить. А от доктора Роуза я ничего в этом месяце не получала, но в своем последнем письме он сообщил, что понадобится приложить еще немало усилий, прежде чем Джон сможет вернуться домой.

Селия тут же опустила голову и уткнулась взглядом в тарелку; было ясно, что глаза ее полны слез, которые вот-вот прольются из-под опущенных ресниц. Когда она подняла голову и снова посмотрела на меня, губы у нее все еще слегка дрожали и от разочарования, и от того, как резко я отмела ее надежды.

– Извини, дорогая, – сказала она. – С моей стороны было безрассудством высказывать подобные мысли только потому, что ты сказала, будто у тебя есть хорошие новости. Но я постоянно думаю о Джоне и о том, как ты несчастлива без него, и стоит мне тебя увидеть, как у меня сразу возникает мысль, что лишь его возвращение смогло бы вновь заставить тебя расцвести, стать такой, как прежде.

Я не слишком вежливо кивнула и переключила свое внимание на завтрак. Селия, как я заметила, ела совсем мало и отказалась даже от фруктов.

– Не поехать ли тебе в Бристоль, чтобы с ним повидаться? – осторожно спросила она. – Ведь прошло уже так много времени… Джон уехал в первую неделю декабря, а теперь уже середина апреля…

– Нет, – твердо сказала я. – Я полагаю, что в данном случае мне следует подчиняться советам доктора Роуза. Он обещал сообщить мне, когда Джон сможет принимать посетителей. Вряд ли моему мужу пойдет на пользу мой неожиданный визит, если он еще не готов меня увидеть.

Селия кивнула, подчиняясь, и ласково сказала:

– Как хочешь, дорогая. Но если ты вдруг передумаешь или этот доктор Роуз напишет, что тебе можно поехать, то знай, что Ричард прекрасно сможет несколько дней обойтись и без тебя. А уж я постараюсь непременно сделать все, чтобы ему было хорошо.

– Я знаю, Селия, – мягко сказала я. – Спасибо тебе.

Между тем мне совершенно не с чего было испытывать такое лихорадочное нетерпение. Апрельские дни постепенно становились все теплее и длиннее; все выше и крепче становились зеленые ростки пшеницы, которая должна была оплатить наследство моего сына; и юристы в Лондоне уже начали процесс слушаний и контраргументов, за которым должен был последовать разбор дела в Палате лордов. Банкиры, прочитав мое письмо, удивленно подняли брови, но были связаны постановлением об опеке, и в одно прекрасное апрельское утро на счет Чарлза Лейси было переведено 200 000 фунтов – поистине огромное состояние. Но каждый грош в нем должен был окупиться сторицей для меня и моего сына.

На Чарлза Лейси, который вполне мог явиться в Широкий Дол как хозяин после смерти Гарри и мог бы даже вышвырнуть меня оттуда, я обрушила буквально ливень из денег Джона, не оставив себе ни гроша. Ни гроша для Широкого Дола. Одним расточительным жестом я швырнула состояние МакЭндрю под ноги своему кузену, оставив Широкий Дол без защиты, без запасного капитала.

И мне пришлось написать еще одному лондонскому банкиру, чтобы выяснить возможность нового залога: мне необходимо было купить новое стадо взамен того, которое нам пришлось продать по невыгодной цене. Это было насущно необходимо, но я надеялась, что, возможно, сумею вскоре вернуть потраченное.

А между тем в лечебнице доктора Роуза выздоравливал мой муж. Его руки перестали дрожать, глаза утратили лихорадочный блеск. За своим зарешеченным окном он видел зеленеющие деревья, слышал крики грачей, таскающих ветки для гнезд, и неумолчное воркование лесных голубей. Он еще не знал, что стал нищим. Он еще не знал, что я, по сути дела, уничтожила его. Но он упорно поправлялся, набирался сил и даже обо мне теперь думал не с таким ужасом и отвращением.

«Он, похоже, пришел к выводу, что несчастья последних месяцев не были сознательно вами подстроены, – писал доктор Роуз со свойственным ему тактом, – и теперь считает вас обыкновенным, смертным человеком, а не ведьмой. Я знаю, как сильно вас это огорчало, и думаю, вам приятно будет узнать, что эти его иллюзии и заблуждения так быстро развеялись».

Я улыбалась, читая это. Надежда на то, что Джон сумеет полностью восстановиться и вернуться к нормальной жизни, была весьма хрупка; все это может рухнуть в один момент, стоит ему обнаружить, что он стал нищим и живет в Широком Доле из милосердия. Что в моей власти не дать ему даже нескольких медяков, чтобы он мог отправить письмо отцу, пока я не проверю, о чем он ему написал.

«Я думаю, он скоро будет вполне готов вернуться домой, – писал доктор Роуз. – Я уже обсуждал это с ним, и он уверен, что сумеет вести дома обычную жизнь, не испытывая при этом потребности злоупотреблять алкоголем. В настоящее время он полностью воздерживается от алкоголя, хоть и видит за столом разнообразные напитки. Это означает, что он вполне способен сопротивляться своему пагубному влечению. Дома он, по всей вероятности, сможет порой даже выпить бокал вина вместе с родными и друзьями, и ни к каким дурным последствиям это не приведет. Во всяком случае, сам он уверен, что вполне научился с этим справляться, и я полагаю, что он прав».

Я кивнула и аккуратно сложила письмо.

Джон, возможно, больше и не испытывает передо мной безумного страха, но он по-прежнему ненавидит и презирает меня. Мне даже стало не по себе при мысли о том, как сильно он, должно быть, ненавидит меня сейчас, после того как по моей команде его связали, напичкали наркотиком и заключили в комнату с зарешеченными окнами. И я в свою очередь ненавидела и боялась его. Если бы я была вольна в своих поступках, он никогда бы не вернулся домой, мой умный, ловкий, сообразительный муж с такими проницательными голубыми глазами. Ведь на его стороне была мужская власть, мужские законы и мужские традиции, и вот их-то я и боялась. Кроме того, Джон теперь прекрасно знал, что я из себя представляю; он очень многое понял – или догадался, – и я боялась того яркого света, который он способен пролить на некоторые события моей жизни. Если бы я была вольна в своих поступках, Джон вполне мог бы остаться за решеткой навечно. Но я выбрала для осуществления своей цели не самого удачного врача. Доктор Роуз был хорошим практикующим врачом, симпатизирующим своим пациентам. В первый момент он оказался на моей стороне, потому что моя история звучала более убедительно, мое лицо было прекрасно, а мой муж, совершенно очевидно, лишился рассудка. Но я никак не могла обратиться к доктору Роузу с просьбой навсегда оставить Джона в своей лечебнице. Так что Джон вскоре должен был вернуться домой.