Летом в Чартвелле Черчилль закончил третий том биографии Мальборо. Молодой преподаватель Оксфорда Билл Дикин согласился помочь ему систематизировать необъятный исторический материал. Это было исключительно напряженное время. «Я никогда не видел его усталым, – вспоминал позже Дикин. – Он всегда был организован и точен как часы. Он умел экономить энергию, знал, как и когда ее тратить. Его режим был диктаторским. Он ежедневно составлял себе безжалостный рабочий график и приходил в страшное волнение и даже ярость, если тот нарушался».

Черчилль начинал свой рабочий день в восемь утра, еще в постели читая гранки нового тома. Потом начиналось чтение корреспонденции. Вслед за этим он просил Дикина проверить некоторые факты и детали либо прочитать ему исправленный вариант написанного. Эта работа продолжалась до обеда. К обеду он не спускался, пока не соберутся гости. Но обед полностью все менял. «Его застольные разговоры были великолепны, – писал Дикин. – Он полностью отключался от политики и от своей книги. Если гости оставались, он прогуливался с ними в саду. Если гостей не было, бездельничал у себя в комнате».

После полудня Черчилль не работал. Иногда ненадолго ложился отдохнуть. Потом, в пять часов, подписывал письма, которые продиктовал утром, и разбирал почту, пришедшую в течение дня. К работе над книгой не возвращался, но Дикин должен был передать ему записку со своими замечаниями и мыслями. Около шести Черчилль мог поиграть в карты с Клементиной или Рэндольфом. В семь принимал ванну: он любил, чтобы вода была максимально горячей, и с силой тер себя щеткой. Затем одевался к ужину. «Ужин, – по словам Дикина, – был событием, завершением дня. Черчилль был в прекрасной форме и мог долго беседовать на любую тему – будь то воспоминания о Харроу, о Западном фронте – смотря кто был у него в гостях. Когда дамы удалялись, он засиживался с мужчинами до полуночи. О работе, которой он был занят, говорил редко, хотя случалось, рассказывал о событии, которое его заинтересовало. В полночь все гости уходили. Тогда-то он приступал к работе и работал до трех-четырех часов утра. Отчасти секрет был в его феноменальном умении концентрироваться – фантастической способности сосредоточиться на том, что делал в данный момент. В какой-то степени это передавалось и нам. Мы тоже полностью погружались в работу».

Во время этой ночной работы либо Вайолет Пирман, либо заменявшая ее Грейс Хэмблин, жившая в Чартвелле с 1932 г., были всегда готовы записывать под его диктовку. Записка, подготовленная Дикином за пять-шесть часов до того, была уже прочитана, осмыслена и переработана. «Фактический материал был подготовлен мной, но он видел его совсем другими глазами – глазами политика, – вспоминал Дикин. – Моя записка служила ему как бы рамкой. Она возбуждала его воображение».

Многие из корреспондентов Черчилля по-прежнему считали, что ему следовало быть членом кабинета министров. «При нынешнем положении дел, – писал он одному из них 3 июня, – у меня нет желания занимать какой-либо пост. Если наши опасения беспочвенны и ближайшие годы все будет спокойно, о чем надо молить Бога, во мне нет надобности. Если же наступят опасные времена, я буду вынужден принять участие в делах. Только при таких условиях у меня есть желание служить».

По иронии судьбы, именно в этот день Инскип написал Черчиллю письмо с просьбой дать совет, как лучше организовать оборонные мероприятия. Черчилль немедленно откликнулся: «Похоже, ваша работа, как Галлия, делится на три части, – написал он. – 1) Координация стратегии и урегулирование разногласий между ведомствами; 2) контроль распределения и 3) создание структуры военной промышленности и ее организация». Затем Черчилль подробно изложил, как можно создать «мощную машину», которая бы с каждым месяцем непрерывно усиливалась, надежно обеспечивая необходимые для каждого из трех ведомств поставки. «Мой опыт показал, – писал он, имея в виду 1914 г., – что если люди противятся мерам предосторожности в мирное время, то те же самые люди полностью меняются с началом войны и приходят в ярость из-за нехватки любой мелочи. Надеюсь, это не ваш случай. Лично я, – продолжал Черчилль, – очень симпатизирую вам и вашей деятельности. Сам я никогда бы не взялся за это дело, зная по опыту, какое ожесточение вызывают такие мероприятия, когда нация встревожена. Это ужасно – руководить в такое время массами, не имея при этом четко определенных полномочий».

Инскип действительно был разочарован. 11 июня он потребовал от правительства чрезвычайных полномочий, чтобы иметь возможность заставить некоторые предприятия перейти на выпуск военной продукции. Его поддержал министр авиации лорд Суинтон. Но и Сэмюэл Хор, вернувшийся в кабинет в качестве первого лорда Адмиралтейства, и Невилл Чемберлен высказались против. «Вовсе не очевидно, – сказал Чемберлен, – что действия Германии ведут нас к войне. Нарушение же экономического уклада может быть оправдано только чрезвычайными условиями».

Страх расстроить экономику определял все мысли и действия правительства. 12 июня изобретатель радара Роберт Уотсон-Уотт обратился напрямую к Черчиллю с просьбой повлиять на Министерство авиации, которое не желало принять срочные меры по внедрению его изобретения. Министерство не разрешило даже испытать его.

В публичных речах Черчилль по-прежнему призывал оказывать давление на промышленность с целью увеличения объемов и усовершенствования военной продукции. Кроме того, он требовал ускорить подготовку армии и летчиков. «Последние три с лишним года я делал все, что мог, – сказал он 20 июня своим избирателям, – дабы предупредить внешнюю угрозу, хотя нас постоянно убаюкивали иллюзией безопасности. Это было не слишком приятным занятием. Более того, это определенно было очень неблагодарным делом. Это привело меня к конфликту со многими друзьями и коллегами. Меня высмеивали и осуждали как паникера и даже поджигателя войны те люди, благодушие и инертность которых сделали нас ближе к войне, а войну – ближе ко всем нам. Но мне приятно сознавать, что я говорил правду и выполнял свой долг, и до тех пор, пока у меня есть ваша поддержка, я доволен. Я больше горжусь длинным рядом речей об обороне и международной политике, которые я произнес за последние четыре года, чем всем остальным, что сделал за сорок лет своей общественной жизни».

Выступая через три недели в Бирчингтоне, Черчилль процитировал заявление Инскипа, что Британия «достигла запланированного уровня вооружений». При этом он акцентировал внимание слушателей на том, что Германия «достигла своего запланированного уровня еще три года назад и что вся ее промышленность давно и в максимальной степени работает на войну. Наш долг, – заявил он, – продолжать безжалостное давление на правительство, чтобы оно повернулось лицом к реальному положению дел и предприняло адекватные усилия». Сам Черчилль именно это и делал, каждые две недели публикуя статьи в Evening Post, у которой в Лондоне было больше трех миллионов читателей. Однако 20 июля он вынужден был заявить в палате общин: «Влияние Консервативной партии со всей мощью ее бюрократической машины свелось к распространению по тысячам каналов убаюкивающих посланий: дескать, тревожиться не о чем, делается все возможное и необходимое, и никто не смог бы сделать больше».

Черчилль же был убежден, что сделать надо больше. «Сосредоточение власти у Гитлера, – говорил он, – наращивание им производства вооружений и самолетов, его растущее давление на Австрию и Чехословакию означают, что общественное мнение нашей страны, а также наше перевооружение следует поднять до высочайшего уровня, даже если ради этого придется отказаться от комфорта и налаженной жизни».