И остальные смотрели. Не стреляли.

Даже чортяка не палил: то ли кулемет заело, то ли заряды в ленте кончились, то ли славы Господней испугался… а вернее всего – без толку ему теперь палить было.

Крестный ход у самых ворот, скрыла их стена.

А псалом все звучит хором ангельским, и глас гневный все с неба валится. Только слов не разобрать отчего-то, и веет от голоса жутью смертной, до самых костей сквозняком пробирает. Вот и хохот бесовский прорвался, визг, копытца топочут… А у ворот, у ворот-то! Да что ж вы творите-то, слуги господни?!!

Или креста нет на вас, ироды окаянные?!

Чернецы молодецки крякая, вовсю лупили в ворота трехсаженным распятием. Отходили на шаг, примеривались и по команде владыки с уханьем вновь ударяли в тяжелые створки. Головой распятого Спасителя били, еретики! Вон уж у Него и кровь на маковке выступила, окрасила спутанные волосы, венец терновый, дерево креста…

«Да они никак живого человека распяли!» – дошло вдруг до сотника Логина!

Фузея едва ли не сама прыгнула в руки.

Только жид с другой стороны галереи первым поспел: хлестнул выстрел, за ним второй, третий – и вот уже валится на доски моста митрополит со лбом прошибленным. Глядит Логин и глазам своим не верит: сквозь ризу, серебром шитую, доспех лыцарский проступает, а в руке у владыки – уж не крыж пастыря, а меч длинный да узкий, с рукоятью в завитушках.

Обман!

Заморочили, богохульники!

Бабахнула фузея – и в ответ у стены дареные бонбы рваться начали. Видать, и москаль опомнился!

Тут уж ход не ход, личина не личина – со всех ног обманщики побежали, к табору. Вот и трубы голос подали. Неужели отход трубят?!

Отступают басурманы!

…отбились?!

Сплю.

Вижу сон.

Бегут красивые люди. Батька играется детской трещоткой-поветрухой. Ирина Логиновна Загаржецка хочет палить из пузатой гарматы. Добрый дядька боится в подвале. Злая-добрая тетка переплевывается с кем-то ядовитыми закорлючками. Братик чинит цацки – чтоб пуще бахали.

Всем весело.

Хороший сон. Не бойся, добрый дядька. Не бойся, братик. Я вас спасу.

Нет, молчат они. Нет, это мы тебя спасем.

Дурной сон. Плохой. Уходи.

Сам уходи, смеется дурной сон.

Ухожу.

Иду по дороге. Через пленочки, насквозь. По всей дороге – костры. В кострах горят маленькие хлопчики. Горят, кричат; просят дать им смыслу. Одну и ту же. Потом маленькие хлопчики выбегают из костров. Они теперь большие, сильные. Убивают, кого хотят.

Молодцы.

А в больших-сильных, на самом донышке, все кричат – не докричатся маленькие хлопчики.

Они не хотят стать бабочками.

Они плачут. А потом ложатся на бочок. Засыпают.

Совсем.

Мой костер ждет впереди. Он самый красивый. Радужный. «Ты только попроси, – машет крылышками розовая бабочка. – Ты только попроси правильно, хорошо?»

Ладно, отвечаю я. Попрошу.

Правильно.

И тогда у меня будет шелковый сачок. Сачок и иголки. Чтобы собрать коллекцию бабочек.

А розовой я оторву крылышки.

…Устало привалился к горячим закопченным камням стены. Вытер лоб. С тупым изумлением уставился на багрово-черный след поперек ладони. Ранили, что ли? Да нет вроде.

А остальные как? – встрепенулся.

– Мыкола!

– Га?

– Живой?

– Та живой, что мне сделается… Тут другая беда: в пороховнице дуля вприсядку скачет! Чем отбиваться, коли снова сунутся?

– Кулаками! Впервой, что ли?! – Сотник понимал, что без пороха и пуль кулаками сподручно только в пекло дорожку пробить. Но говорить об этом вслух было никак нельзя. – Чумак, ты где?!

– Туточки я, пан сотник! – Перед глазами возникла чумазая от пороховой гари рожа.

– Заряжай зброю. Пороха-то хоть жменька осталась?

– Полжменьки, пан сотник…

– Все одно заряжай. Гей, Петро!

– Ну? – хрипло каркнуло с другого конца галереи.

– Ранили его, пан Загаржецкий! – немедленно пояснил голос Юдки, картавя больше обычного. – Как вы полагаете, сойдет кошерный лоскут от моего лапсердака православному черкасу на перевязку? А то я завязал, а теперь переживаю…

Это жид правильно встрял. От Петра ведь слова не дождешься.

– А ты там как? – помимо воли вырвалось у сотника.

– А что честному жиду во вред, не сглазить бы? Я ж обрезанный, а по второму разу, сами знаете… хоть креститься, хоть это самое – грех великий!.. да и больно…

– Шмалько!

– Да здесь мы, здесь! – ответили почему-то не с башни, а от входа в замок.

Логин глянул – и обнаружил есаула в компании чорта: оба как раз выкатывали из башенного входа кулемет.

– Куда махинию тянете?! – рявкнул сотник. – Почему без приказу?!

– Зарядов с гулькин хрен осталось, – скучно пояснил Шмалько, усаживаясь прямо на ступеньки рядом с кулеметом. Рыла обоих с дружным неодобрением уставились на закрытые ворота. – Все одно, ежели опять полезут, створки вышибут к бесовой матери. А отсюда, в упор – больше положим.

– Ладно, – махнул рукой Логин, признавая правоту есаула.

Шмалько отцепил от пояса филижанку, глотнул, крякнул. Подумал чуток – и протянул филижанку присевшему рядом на корточки чорту. Тот отказываться не стал, хлебнул в свою очередь, с благодарным кивком вернул есаулу угощенье и убрел себе в замок. Вернулся чорт быстро, держа в разнопалых руках длиннющий протазан.

Явно старинной работы.

Это он правильно. Видать, хотел вилы-тройчатки сыскать – да не нашлось у лыцарей вил.

– Батько! У тебя кровь! Тебя ранили?!

Яринка! И когда только на галерею взобраться успела, стрекоза хромая?

– Нет, доню, не моя то кровь. Требухой ворожьей приласкало, когда бонба рванула.

Она пала возле голубкой сизой, принялась обтирать лицо влажной тряпицей. На минуту Логин расслабился: блаженно закрыл глаза, привалился спиной к стене… люльку б еще разжечь, затянуться сладким дымом…

– Идут!

И почти сразу – требовательный сигнал трубы. Над самым ухом зло свистнул, влетев в бойницу, самострельный болт. В следующее мгновение стену, от верха до основания, сотряс тяжелый удар. Послышался грохот осыпающихся камней.