Мальчик посмотрел на защитников фортеции круглыми глазенками, поморгал – и испуганно прижался к ноге глашатая.

* * *

– Итак, господин сотник соблаговолит проследовать со мной в ставку князя? – как ни в чем не бывало осведомился герой Рио.

– Слышь, панове? – вяло спросил Мыкола Еноха, глядя в ближайшее окно. – Може, того… може, пролом завалим, а?

Ворота с грехом пополам закрыть удалось.

– Чем? Cвиными хрящиками?

Это есаул. Смотрит на меня, будто ждет: сейчас я потянусь и достану ему из воздуха дюжину каменщиков с мастерками наперевес.

– А хрен его маму знает, чем… чем есть, тем и завалим?

В углу, на кипе покрывал, стонал раненый чумак. Утихал, ворочался и снова начинал всхлипывать горлом. Родственник, подумалось мне. Всерьез подумалось, без иронии. Сын моей Ярины, сводный брат Денницы… мне в рожу однажды двинуть хотел – и вправду родственник!

Ближе некуда.

Жаль, так и не сошлись накоротке.

– Пропадем мы здесь без панихиды…

Это опять есаул. Не отводит взгляда, прикипел. Ну, чего уставился? Ждешь, когда опять вместе из трещотки палить станем?

Отвел взгляд.

На братьев-Енохов глянул, на женщину-Проводника, на Иегуду бен-Иосифа, в чьей рыжей бороде густо запеклась чужая кровь… на предателя-чумака в углу, на панну сотникову… на сына моего.

Снова – на меня.

– Эх, погинем всем куренем ни за чих мышиный… Гей, чортяка! – ты хоть сковородку старому Шмальку в пекле вычисти, с песочком!

– Вычищу, – пообещал я, и есаул кивнул, будто благодаря.

Сотника Логина ждали уже больше трех часов.

Из окон хорошо был виден лагерь, княжеская ставка с поднятым над шатром знаменем: радуга на лазури.

Издевательство, не знамя.

И тем же издевательством, смертной радугой полыхал горизонт от края до края; и небо разноцветьем приговора валилось на головы.

Насквозь.

Убитых мы оставили во дворе, в тени галереи. Сперва хотели занести в замок, в погреба, где холодок, – раздумали. Да и Мыкола не позволил. Уперся: не рядом же с пленным Мацапурой брату родному лежать? Пусть напоследок вольным воздухом долюбуется всласть. «А разве есть плач перед Святым, благословен Он? – запел, раскачиваясь, Иегуда бен-Иосиф на Языке Исключения, и никто не посмел перебить Заклятого, оборвать непонятную речь. Лишь переглянулись с одобрением: свой своих отпевает, после честной баталии, в последний путь-дорожку. – Ведь сказано: нет печали перед лицом Его – блеск и слава перед лицом Его, сила и радость в месте Его…»

– Славно, – вспушил усы есаул; подбоченился лихо и еще раз бросил:

– Славно…

На стенах никого не оставили: зачем? Здешние вояки трижды в трубы загорланят, прежде чем в атаку пойдут. Вот вернется Логин, пропоет звонкая медь – и пойдем собирать последнюю жатву.

Совсем ты черкасом реестровым заделался, глупый каф-Малах, и думы у тебя черкасские, и слова…

– Идет! – выкрикнул бурсак Хведир от другого окна. – Дядьку Ондрий! Идет пан сотник! Смеется!

Я погладил руку сына моего. Слабую, безвольную руку. Спи, малыш. Я здесь. Вот и сотник Логин, за кем гонял ты меня путями кромешными, скоро здесь будет.

Значит, жизнь продолжается, сколько там ее ни осталось.

Спи.

Гуляй в Саду Смыслов, набирайся силенок… совсем большой ты у меня стал…

Под ногами заскулили. Тихонько, жалобно, молочным кутенком у забора. Я опустил взгляд. Укрывшись в тени скамьи, в малиновом своем камзоле и розовых панталонах, словно облитый с ног до головы молодой кровью или вином, прятался забытый всеми княжич Тор. Встретившись со мной глазами, мальчишка разом замолчал, втянул пушистый затылок в плечи – и все норовил достать, прижаться щекой к запястью моего Денницы.

Наверное, видел в нем единственную защиту, единственное знакомое существо.

Еще подумалось: мы с местным владыкой одного поля ягода. Оба сыновей в заложники, не колеблясь, отдали. Он – чужим людям; и я – чужим людям. Что дала мне моя хваленая свобода? Смерть Ярины? Женщины, щедро подарившей Блудному Ангелу самое себя?.. И в смерти не нашлось тебе покоя, отчаянная ты, гибельная, мимолетная любовь! Муки сына моего, лишенного детства? Хлеб Стыда?! Не лучше ли было погибнуть, дать честно растоптать последнюю искру еще там, в бою у Рубежа?!

А может быть, просто я раньше называл свободой что-то совсем другое?

Глупый ты, глупый каф-Малах…

Но и глупый, скажу: нет. Погибнуть было – не лучше.

Спи, малыш.

* * *

– По уставу принял, с пониманием. Уважил гонор, значит.

Сотник Логин был сейчас мало похож на того закопченного дьявола, который совсем недавно рубился во дворе замка. Выпрямился, лицом просветлел. И без гонора своего дородный, теперь словно вдвое больше телом стал; помолодел годков на десять.

Изодранный жупан, весь в бурых пятнах, смотрелся на черкасе царской мантией.

– Вот так-то, панове-молодцы! Умен кнеж Сагорский, знает, как приветить. И шляхетский статут досконально превзошел. Говорили мы с ним в шатре, сам-на-сам, из уст да в ушко…

Все глаза были сейчас устремлены на сотника. И во всех читался вопрос: договорились ли? о чем? когда новый штурм?!

Нет.

Не во всех.

Спи, малыш… спи.

– А чего нам, панове-молодцы, в сей час хотелось бы? – Логин прошелся гоголем по залу, картинно подбоченясь одной рукой. – Да так хотелось бы, что никаких червонцев-цехинов за то не пожалели бы?! А?!

Забывшись, он хлопнул меня по плечу и в голос расхохотался.

Тяжела рука твоя, пан сотник.

Какого ответа ждешь?

Мне, например, хотелось бы, чтобы багряный аспект Брия слился с изумрудным аспектом Ецира, оттенясь чернотой Асии, зеркала для радуги. Никаких червонцев, никаких цехинов не пожалел бы, лишь бы нарушилось влияние верха на основу, содрогнулось Древо Сфирот – и в ракурсе Многоцветья явилось Чудо. Мне объяснить тебе, Логин Загаржецкий, что это значит? Изложить вкратце сокровенную книгу Сифру де-Цниута?..

Или лучше не надо?

– В шинок бы завернуть, – мечтательно протянул есаул Шмалько, тряхнув сивым чубом. – Гей, по шкварке, да по чарке, да к молоденькой шинкарке…

– И пускай скрипачи, – глаза Хведира-писарчука подернулись влажной поволокой. – Музыка есть гармония сфер, как говаривал учитель мой, блаженной памяти Григор…

Юдка-Заклятый перебил его: