Скатав записочку, она вложила ее в полость фигурки. Закрыв тайничок, поставила ангела около могильной плиты, среди ваз с засохшими цветами.

– Пусть судьба рассудит, – пробормотала она.

Шофер стоял, опираясь на кузов автомобиля, когда Алисия вновь подошла к такси. Он открыл дверцу перед пассажиркой и вернулся за руль, посматривая на нее в зеркальце заднего обзора. Алисия выглядела отрешенной. Водитель видел, что она открыла сумку и достала пузырек с белыми таблетками. Отправив в рот чуть ли не горсть, принялась жевать таблетки. Шофер протянул ей фляжку, лежавшую на переднем сиденье. Алисия запила лекарство и подняла голову.

– Куда едем? – спросил таксист.

Она показала пачку купюр.

– Тут по меньшей мере четыреста дуро, – прикинул он.

– Шестьсот, – уточнила Алисия. – И они станут вашими, если к рассвету мы доедем до Мадрида.

25

Фернандито остановился напротив книжной лавки и бросил взгляд на Даниэля сквозь витрину. Не успел он выйти из своего дома, как начался снегопад, и улицы почти опустели. Фернандито наблюдал за Даниэлем несколько минут, желая убедиться, что тот находился в магазине в одиночестве. Даниэль подошел к двери, собираясь повесить табличку «Закрыто», и тогда Фернандито вынырнул из тени и предстал перед ним с застывшей улыбкой на лице. Даниэль удивленно посмотрел на него и открыл дверь.

– Фернандито? Если ты пришел к Софии, то сегодня она ночует у подруги в Саррии. Они должны закончить курсовую или…

– Нет. Я к вам.

– Ко мне? Входи.

– Вы один?

Даниэль недоуменно покосился на него. Фернандито вошел в магазин и подождал, пока Семпере запрет дверь.

– Что ты хотел?

– Я принес кое-что от сеньориты Алисии.

– Ты знаешь, где она?

– Нет.

– И что это?

Замявшись на мгновение, Фернандито вынул из внутреннего кармана пиджака нечто вроде школьной тетради и протянул Даниэлю. Тот взял ее с улыбкой. Его позабавили бесхитростные методы предосторожности, сопровождавшиеся аурой таинственности, немного театральной. Но как только Даниэль прочитал имя на обложке тетради, его улыбка исчезла.

– Ладно, – пробормотал Фернандито. – Я вас оставляю. Спокойной ночи.

Даниэль кивнул, не поднимая головы от тетради. После того как Фернандито покинул книжный магазин, он погасил свет в зале и удалился в подсобное помещение. Сев за старый письменный стол, служивший еще его деду, Даниэль включил настольную лампу и зажмурился. Он чувствовал, как сильно билось сердце в груди и дрожали руки.

Вдали послышался перезвон колоколов собора. Даниэль открыл тетрадь и погрузился в чтение.

1939

«Меня зовут Исабелла Хисперт, и я родилась в Барселоне в 1917 году. Мне двадцать два года, и я знаю, что мне никогда не исполнится двадцать три. Пишу эти строчки в полной уверенности, что мне осталось жить несколько дней и скоро я покину тех, кому должна больше всех на свете: моего сына Даниэля и мужа Хуана Семпере, самого доброго человека на земле из тех, кого я знала. Он подарил мне любовь, доверие и преданность, и я умираю, так и не заслужив их. Пишу для себя и делюсь секретами, которые мне не принадлежат, понимая, что никто никогда не увидит моей исповеди. Я пишу, чтобы освежить память и удержать жизнь. Я хочу лишь одного – иметь возможность вспомнить прошлое и понять, кем была и почему делала то, что делала, пока у меня еще есть такая возможность, прежде чем сознание, которое, я чувствую, угасает, покинет меня навсегда. Я пишу, несмотря на мучения, поскольку только горе и боль поддерживают мое существование, и мне страшно умереть. Я пишу, чтобы рассказать на этих страницах то, чем не могу поделиться с самыми любимыми людьми, не рискуя ранить их сердце или подвергнуть смертельной опасности. Пишу потому, что пока способна вспоминать, я могу побыть с ними лишнюю минуту…»

1

«Мне трудно поверить, глядя на расплывчатое отражение своего тела в зеркале спальни, что когда-то давно, много лет назад я была ребенком. Моя семья владела бакалейным магазином, находившимся рядом с церковью Санта-Мария-дель-Мар. Мы жили в собственном доме, за магазином. Из нашего внутреннего дворика виднелись колокольни и крыша базилики. В детстве мне нравилось воображать, будто это зачарованный замок, блуждавший по Барселоне каждую ночь, чтобы на рассвете вернуться на место и заснуть на солнце. Семья отца, Хисперт, являлась продолжательницей старинной династии Барселоны, а семья матери, Ферратини, была из рода потомственных неаполитанских моряков и рыбаков. Я унаследовала характер бабушки по материнской линии, женщины вулканического темперамента, за что ее прозвали Везувией. Нас было три сестры, хотя отец утверждал, что имеет двух дочерей и ослицу. Я очень любила отца, несмотря на то что причинила ему много горя. Он был хорошим человеком, но с торговлей бакалейными товарами справлялся лучше, чем с воспитанием девочек. Наш семейный исповедник часто повторял, что каждый человек рождается со своим особым предназначением и мое заключается в том, чтобы возражать и перечить. Старшие сестры проявляли большую склонность к послушанию, хорошо понимая, что их задача – удачно выйти замуж и жить согласно правилам, продиктованным обществом. Я же, к большому огорчению родителей, в восемь лет подняла мятеж, объявив, что никогда не выйду замуж и не нацеплю передник даже под страхом расстрела, а стану писателем или капитаном подводного судна – в то время Жюль Верн подавал мне ложные надежды в этом отношении. Отец возложил вину на сестер Бронте, о ком я всегда отзывалась с почтением. Он думал, что речь идет об общине монахинь-либертарианок, окопавшихся неподалеку от ворот Санта-Мадрона. Потеряв рассудок после беспорядков “Трагической недели”[69], они, по слухам, теперь курили опиум и танцевали ночью. “Этого никогда бы не произошло, если бы мы отдали ее в монастырский колледж терезианок”, – сокрушался отец. Признаюсь, что я так и не сподобилась стать примерной дочерью, обманув ожидания родителей. Не стала я и той добропорядочной девушкой, какой хотело меня видеть общество, в котором я родилась. Вернее, следовало бы сказать, что я не захотела. Я противоречила всем на свете, родителям, учителям, а когда они уставали воевать со мной, то оппонировала сама себе.

Мне не нравилось играть с другими девочками: моим коньком была стрельба по куклам из рогатки. Я предпочитала дружить с мальчиками, которых было легко заставить плясать под свою дудку. Правда, рано или поздно они догадывались, что я использовала их, и мне приходилось искать развлечений в одиночестве. Именно тогда я привыкла держаться особняком, устанавливая между собой и другими некоторую дистанцию. В этом я походила на свою мать, считавшую, что все люди в душе обречены на одиночество, особенно женщины. Моя мать отличалась меланхолическим складом характера, и я чувствовала себя стесненно с ней, вероятно потому, что она единственная из членов нашего семейства хоть немного понимала меня. Мама умерла, когда я была еще ребенком. Отец снова женился – на вдовушке из Вальядолида, которая всегда меня недолюбливала. Если мы оставались наедине, она называла меня маленькой шельмой.