4

Человек не осознает пустоты своего существования, пока не начинает жить по-настоящему. Порой подлинная жизнь, а не унылое прозябание, умещается в одну секунду, в один день, неделю или месяц. Человек понимает, что живет, потому что внезапно переживания делаются сильными и глубокими и все вплоть до мелочей обретает смысл. Потом, когда этот короткий миг завершается, остаток дней до гробовой доски люди тщетно пытаются вернуть себе то прекрасное чувство полноты жизни, сохранившееся в воспоминаниях. Для меня таким восхитительным мгновением обернулись недели, проведенные на вилле у моря вместе с Давидом. Пожалуй, правильнее будет сказать, вместе с Давидом и его призраками, которые составляли нам компанию, но тогда меня это не волновало. Я отправилась бы за ним в ад, если бы он попросил. Впрочем, в определенном смысле я в итоге так и сделала.

У подножия крутого скалистого берега приютился крошечный эллинг с двумя весельными лодками и деревянной пристанью, выдававшейся далеко в море. Почти каждое утро на рассвете Давид садился на краю пристани, чтобы увидеть восход солнца. Иногда я присоединялась к нему, и мы купались в бухточке, окруженной со всех сторон скалами. В марте вода была еще холодной, и, окунувшись, мы бежали назад в дом и грелись у огня перед камином. Потом совершали длительные прогулки по тропинке, тянувшейся вдоль скал к пустынному пляжу, который местные жители называли Са-Конка. В роще позади пляжа находилось цыганское поселение, где Давид покупал продукты. Вернувшись домой, он готовил еду, и под вечер мы ужинали, слушая старые пластинки из коллекции Видаля. Часто по ночам, после захода солнца, поднимался сильный северный ветер, задувавший в щели и бившийся в ставни. Тогда мы закрывали окна и зажигали свечи по всему дому. Я стелила одеяла перед камином и брала Давида за руку. Хотя он был вдвое старше и пережил то, что даже представить невозможно, со мной Давид робел, и я сама направляла его руки, чтобы он раздевал меня томительно медленно, как мне нравилось. Наверное, женщине положено стесняться писать о таком и делиться подобными воспоминаниями, однако ни смущения, ни стыда мир от меня не дождется. Те ночи, его руки и губы, ласкавшие мое тело, счастье и удовольствие, переполнявшие меня в уединенном доме, равно как рождение Даниэля и несколько лет, проведенные рядом с сыном, когда я наблюдала, как он рос, – самые дорогие воспоминания, которые унесу с собой.

Теперь я уверена, что главным смыслом моей жизни (чего никто не мог предположить, и я в том числе) явилось зачатие сына Даниэля в те несколько недель, что я прожила с Давидом. Знаю, общество охотно осудило бы и заклеймило меня за то, что я любила этого человека, зачала сына тайно и во грехе, лгала. Кара, справедливая или нет, не заставит себя ждать. На земле никто не получает счастье даром, даже на мгновение.

Однажды утром, пока Давид встречал восход на пирсе, я оделась и дошла до ресторанчика «Таверна дель мар» на берегу бухты Сан-Поль. Оттуда я позвонила Хуану. После моего исчезновения миновало две с половиной недели.

– Где ты? У тебя все благополучно? – спросил он.

– Да.

– Ты вернешься?

– Не знаю. Я ничего не знаю, Хуан.

– Я очень люблю тебя, Исабелла. И всегда буду любить, вернешься ты или нет.

– Ты не спрашиваешь, люблю ли тебя я?

– Ты не обязана ничего объяснять, если не хочешь. Я буду ждать тебя. Всегда.

Его слова острым кинжалом пронзили мне сердце, и я проплакала всю дорогу домой. Давид, ждавший в дверях, обнял меня.

– Я не могу оставаться с тобой здесь, Давид.

– Знаю.

Через два дня к нам заглянул цыган из поселения на пляже и предупредил, что жандармы расспрашивали о мужчине с девушкой, которых видели в округе. Они показывали фотографию Давида, объяснив, что этот человек разыскивается за убийство. Та ночь стала последней, какую мы провели вместе. На следующий день, когда я проснулась в одеялах перед камином, Давид уже ушел. В прощальной записке он советовал мне вернуться в Барселону, выйти замуж за Хуана Семпере и быть счастливой за нас двоих. Накануне ночью я призналась ему, что Хуан сделал мне предложение руки и сердца и я приняла его. Я до сих пор не понимаю, зачем я ему это рассказала. Вероятно, я пыталась оттолкнуть его или же, напротив, ждала, что Давид начнет уговаривать меня бежать с ним, разделив его тернистый путь в преисподнюю. Он принял решение за меня. Поверил мне, когда я закричала, что он не имеет права любить меня.

Я знала, что ждать его не имело смысла. Давид не вернется ни к вечеру, ни завтра. Я убрала дом, снова укутала мебель покрывалами и закрыла все окна. Оставив ключ за камнем в стене, пешком отправилась на железнодорожную станцию.

Я поняла, что понесла его ребенка, как только села в вагон поезда в Сан-Фелиу. Перед отъездом я позвонила Хуану, и он встретил меня. Хуан обнял меня и не стал расспрашивать, где я пропадала. Я не смела смотреть ему в глаза.

– Я не стою твоей любви, – призналась я.

– Не говори глупости.

Я струсила, испугалась. За себя. За ребенка, которого носила во чреве. Через неделю в назначенный день я обвенчалась с Хуаном Семпере в церкви Святой Анны. Брачную ночь мы провели в небольшой гостинице “Испания”. Проснувшись на следующее утро, я услышала, что Хуан плачет в ванной. Какой прекрасной стала бы жизнь, если бы мы любили только тех, кто этого заслуживает.

Через девять месяцев родился мой сын, Даниэль Семпере Хисперт.

5

Не представляю, зачем в конце войны Давид вернулся в Барселону. Тем утром, когда он исчез из дома в Сагаро, я не сомневалась, что больше никогда его не увижу. После рождения Даниэля я старалась не вспоминать о золотом времени, которое мы провели вместе. Несколько лет жила, не мечтая ни о чем и полностью посвятив себя Даниэлю. Я заботилась о нем, стараясь быть заботливой матерью и защитить малыша от мира, на который теперь смотрела глазами Давида. Этот мир окутывали сумерки, в нем правили бал злоба и зависть, алчность и ненависть. Он был пронизан фальшью, и лгали все. Он не стоил того, чтобы жить в нем, но мой сын родился именно в таком мире, и я должна была защитить от него сына. Я не хотела, чтобы Давид узнал о существовании Даниэля. Когда сын родился, я дала зарок, что он останется в неведении, кто его отец, поскольку человек, подаривший ему жизнь и растивший малыша вместе со мной, Хуан Семпере, являлся его настоящим и самым лучшим отцом на свете. Меня не покидала мысль, что если однажды Даниэль выяснит или хотя бы заподозрит истину, он меня не простит. И все же, несмотря ни на что, я не жалею ни о чем и поступила бы так снова. Давид Мартин не должен был возвращаться в Барселону. В глубине души я уверена, что он приехал, почуяв правду, и, наверное, это стало для него подлинным наказанием, которое дьявол, овладевший его душой, приготовил для него. Как только Давид пересек границу, он вынес приговор нам обоим.

Давида арестовали через несколько месяцев после того, как он перешел Пиренеи, и привезли в Барселону. Вновь началось следствие по тем старым преступлениям, в совершении которых его подозревали. К ним добавились обвинения в подрывной деятельности, предательстве родины и еще дюжине проступков. Давид очутился в тюрьме Модело вместе с тысячами других заключенных. В те дни людей убивали и сажали в тюрьму в промышленных масштабах во всех крупных городах Испании, а особенно в Барселоне. Появилась любимая национальная забава: из мести и желания поквитаться победители открыли сезон охоты на противников и несогласных. Как и следовало ожидать, из всех щелей полезли новоиспеченные крестоносцы установившейся власти и ринулись занимать места в новой государственной системе, чтобы продвинуться по социальной лестнице. Многие не раз перебегали с одной стороны на другую, меняя союзников в зависимости от собственных интересов и внешних обстоятельств. Ни один человек, переживший войну, больше не станет утверждать, что люди чем-то отличаются от животных.