для возникновения эпидемий. С 1945 по 1948 г. около 650 000 человек заразились холерой, дизентерией, тифоидной лихорадкой, дифтерией, менингитом, полиомиелитом и другими болезнями. В условиях разрушенной системы здравоохранения и острой нехватки медикаментов около 100 000 из них умерли. Еще больше жизней унес старый враг, туберкулез. В 1947 г. его жертвами стали около 150 000 человек, и до 1951 г. от этой болезни ежегодно умирало более чем по 100 000 человек. В 1947 г. детская смертность составляла 77 случаев на 1000 новорожденных (для сравнения, через 40 лет этот показатель равнялся 5 случаям на 1000). Смертность в 1947 г. достигла 15 на 1000, против 6 на 1000 в конце 80-х.

Для некоторых психологическая травма причиняла больше страданий, чем болезни и материальные лишения. Окруженные почетом во время войны, вдовы солдат и матросов после 1945 г. обнаружили, что ни правительство, ни общество более не испытывают сочувствия к их положению. Военные аттестаты более не приходили по почте, а соперничать с вернувшимися с войны ветеранами в борьбе за работу вдовы не могли. В письме, адресованном главной газете страны, одна женщина жаловалась, что ее пропавший без вести муж оставил свой бизнес, чтобы «сражаться за императора», а теперь мир повернулся спиной к ней и ее трем детям{325}. Отношение общества к демобилизовавшимся солдатам также могло быть бессердечным. Бывшие военнослужащие заполучили клеймо неудачников, которые не смогли защитить свою страну. А когда до средств массовой информации начали доходить истории о зверствах, совершенных в Китае и Юго-Западной Азии, на них и вообще начали смотреть как на чудовищ, совершивших неслыханные злодеяния. Один ветеран писал, что когда он вернулся в Японию, «мой дом был сожжен, мои жена и дети пропали. Ту горстку денег, которая у меня была, тут же съели высокие цены, и я превратился в жалкое существо. Ни один человек не находил для меня доброго слова. Наоборот, все бросали на меня взгляды, полные вражды».

К общей картине страданий и недовольства добавлялись рассказы о широкомасштабной коррупции и людях, которые наживали в это время богатства за счет обнищания всех остальных. Уголь, бензин, сигареты, пиломатериалы, цемент, листовая сталь и другие подобные товары исчезали тоннами благодаря деятельности гангстеров, нечистых на руку промышленников и жадных офицеров, нашедших способы разворовывания военных запасов. Воровство приобрело такие масштабы, что в одном из правительственных докладов, вышедшем в июле 1947 г., было сделано заключение, что «подобное исчезновение товаров и люди, наживающиеся подобным образом, представляют собой раковую опухоль, угрожающую экономике страны». Наличном уровне, каждый сталкивался с историями о демобилизованных военнослужащих, которые тайно тащили домой рюкзаки, забитые награбленным добром, или о негодяях, которые стягивали одежду с покойников и воровали в госпиталях и санитарных пунктах одеяла, испачканные кровью и мокротами.

Подобные истории не были плодом воображения отчаявшихся людей. Изрядное количество незаконных товаров можно было встретить на 17 000 так называемых рынках под открытым небом, которые были разбросаны по всей стране. Разумеется, владельцы ларьков и прилавков на подобных рынках продавали и вполне легальные товары: старую одежду, сосуды и кастрюли, сделанные из использованных артиллерийских гильз, а также продукты питания, привезенные из сельской местности. Тысячи семей зависели от этих рынков, поскольку на них можно было приобрести свежие овощи и предметы домашнего обихода, которых нельзя было отыскать в других местах. Но все, что там продавалось, будь то законная продукция или товары, украденные из какого-нибудь вагона, стоило очень и очень дорого. Продавцы, многие из которых были вчерашними солдатами или заводскими рабочими, лишившимися своих мест, безжалостно выжимали каждую йену из покупателей. В то же время те вещи, которые покупатели приносили для обмена, они соглашались брать лишь за мизерную цену. Когда истощенная женщина пришла вместе со своими детьми на рынок, пытаясь раздобыть еды, один мелкий предприниматель назвал дорогое кимоно довоенной работы, которое она принесла для обмена, побитыми молью лохмотьями, только чтобы снизить на него цену. Позже торговцы могли даже сожалеть о своих поступках, но все они помнили, что один день на рынке приносит им сумму, равную месячному заработку квалифицированного рабочего, и эта мысль вызывала у них зуд алчности.

Люди самыми разными способами пытались противостоять трудностям послевоенных лет. Некоторые убегали от реальности при помощи алкоголя, другие уходили в нелегальные сферы деятельности, чтобы раздобыть денег на жизнь. Организованные банды охотились на слабых и уязвимых бездомных подростков, продававших ворованные продовольственные карточки, и нападали на пьяных и бродяг. Женщины становились проститутками. Некоторые «ночные бабочки» ходили по улицам большими компаниями, такими, например, как «банда кровавой вишни», насчитывавшая в своих рядах 50 человек. Большинство, однако, работало индивидуально. Обычно проститутки занимались обслуживанием джи-ай[44], у которых можно было получить сигареты и ликеры, чтобы затем обменять их на черном рынке, или просто отдавались за продукты питания. «Три дня подряд я ничего не ела, — вспоминала одна молодая вдова, жившая в 1946 г. в недрах токийского вокзала. — Затем человек, которого я не знала, дал мне два рисовых шарика. Я с жадностью их проглотила. На следующую ночь он снова принес мне два шарика риса. Затем он попросил меня прийти в парк, потому что ему надо со мной поговорить. Я пошла за ним. Вот так я и оказалась среди презираемой касты «ночных бабочек».

Большинство японцев, несмотря на крайнюю истощенность и отчаяние, стиснув зубы, пытались справиться с этой ситуацией, поддержать свой дух и дух семьи в обстоятельствах, которые, казалось бы, были совершенно безнадежными. В конце 1945 г. одна домохозяйка писала: «Наша семья, в которой двое детей 11 и 8 лет, состояла из 4 человек. Думать о нашем будущем — это для нас непозволительная душевная роскошь. Мы слишком озабочены нашей каждодневной жизнью; мы думаем лишь о том, как прожить этот день, и надеемся, что удастся выжить и завтра. Десятидневную норму пищи мы съедаем за 5 дней. После этого нам ничего не остается делать, как идти в поисках продуктов на черный рынок. В неделю мой муж получает 200 йен, в то время как на жизнь нам необходимо 600 йен. Чтобы свести концы с концами, мы продаем все, что можем. Я знаю, что так мы долго не протянем»{326}.

Но стойкость подобных людей в конце концов побеждала. Постепенно, шаг за шагом японцы начали восстанавливать свои разрушенные жизни и разоренную страну. Оживив старые мечты и породив новые надежды, люди начали пристально всматриваться в те реформы, которые были разработаны SCAC. В конце концов простые мужчины и женщины Японии стали выступать в качестве активных участников