– Вы сидели в тюрьме?

Священник не ответил.

– А кстати, святой отец, почему вы одеты как банковский служащий или респектабельный лавочник? Разве вы не должны походить на санкюлота?

– Там, куда я хожу, безопаснее одеваться так.

– Вы имеете дело со средним классом?

– Не только.

– Выходит, им по душе старые порядки? Я удивлен.

– Рабочий люд очень боится власти, мсье Дантон. Любой. И как всегда, слишком занят тем, чтобы раздобыть себе пропитание.

– И как следствие, перестает заботиться о духовных нуждах?

– Мсье, вы ведь пришли к священнику не для того, чтобы спорить о политике? Кесарю кесарево, остальное меня не касается.

– А меня вы кесарем не считаете, не так ли? Вы не можете утверждать, что выше политики, и при этом выбирать себе кесаря.

– Мсье, вы пришли исповедаться перед тем, как взять в жены дочь церкви. Пожалуйста, не спорьте, потому что в этом споре нельзя выиграть или проиграть. Знаю, вы далеки от этих материй.

– Могу я узнать ваше имя?

– Я отец Кераванан. Служил в Сен-Сюльпис. Приступим?

– Я полжизни не исповедовался. Мне нужно напрячь память.

– Но вы еще так молоды.

– Да, но моя жизнь была наполнена событиями.

– В детстве вас наверняка учили каждый вечер вопрошать свою совесть. С тех пор вы оставили эту практику?

– Надо иногда высыпаться.

Священник печально улыбнулся:

– Возможно, я сумею вам помочь. Вы сын церкви и никогда не исповедовали ту или иную ересь – полагаю, вас можно обвинить в недостатке рвения, однако вы признаёте, что только церковь – единственный путь к спасению?

– Если спасение существует, не вижу иного способа.

– Вы верите в Бога, мсье?

Дантон задумался:

– Да, но… со множеством оговорок.

– Достаточно отвечать односложно. Мы здесь не для того, чтобы обсуждать тонкости. Вы совершаете обряды, которые надлежит совершать католику, или пренебрегаете ими?

– Я их отвергаю.

– А как с теми, кто находится на вашем попечении, – вы заботитесь об их духовном благополучии?

– Мои дети крещены.

– Хорошо. – Казалось, священника было легко уговорить. Он поднял глаза – его острый взгляд застал Дантона врасплох. – Мы могли бы заранее оговорить круг ваших возможных проступков? Убийство?

– Не совсем.

– Вы совершенно в этом уверены?

– Это же церковное таинство, не так ли? А не дебаты в Национальном конвенте.

– Я принимаю ваш аргумент, – сказал священник. – Грехи плоти?

– Да, многие. Как у всех. Супружеская измена.

– Сколько раз?

– Я не веду дневник, святой отец, словно девица, томящаяся от любовной тоски.

– Вы о них сожалеете?

– О грехах? Да.

– Потому что понимаете, что ваши грехи оскорбляют Господа?

– Потому что моя жена умерла.

– Вы демонстрируете то, что принято именовать неистинным раскаянием, происходящим от вашего человеческого представления о наказании и боли, в то время как истинное раскаяние зиждется на любви к Господу. Тем не менее церковь большего не требует.

– Я знаю теорию, святой отец.

– Вы твердо намерены измениться?

– Я намерен хранить верность своей второй жене.

– Тогда перейдем к другим грехам: зависть, может быть, гнев, гордыня…

– А, добрались до смертных грехов. Я виновен во всех семи. Впрочем, лень можете вычеркнуть. Скорее, меня можно обвинить в излишнем рвении. Будь я немного ленивее, список моих грехов был бы короче…

– А скажем, клевета…

– Это не более чем политическая уловка, святой отец.

– И снова напоминаю вам, мсье, что с детства вас предостерегали от двух грехов против Святого Духа: самонадеянности и отчаяния.

– В настоящее время я все больше склоняюсь к отчаянию.

– Вы же понимаете, я не о повседневных бедах, а о духовном отчаянии. О неверии в спасение.

– Нет, это не про меня. Кто знает? Милость Божья неисповедима. Так я себя убеждаю.

– Мсье, то, что вы пришли ко мне, говорит само за себя. Вы на верном пути.

– И куда он меня заведет?

– В конце пути – лик распятого Христа.

Дантон содрогнулся:

– Так вы отпустите мне грехи?

Священник кивнул.

– Я отнюдь не кающийся грешник.

– Господь склонен на многое закрывать глаза. – Священник поднял руку, начертил в воздухе крест, пробормотал отпущение. – Это начало, мсье Дантон. Я сказал вам, что был в тюрьме, – в сентябре прошлого года мне повезло уцелеть.

– И где вы прятались с тех пор?

– Не важно, где я был. Просто знайте, что, когда я вам понадоблюсь, я буду рядом.

– Вчера вечером в якобинском клубе…

– Ничего не хочу слушать, Камиль.

– Все спрашивали: где Дантон? Снова пропал!

– Я занят в комитете.

– М-м-м. Иногда. Не часто.

– Мне кажется, вы не одобряли комитет.

– Я одобряю вас.

– И?

– И если вы будете продолжать в том же духе, вас не переизберут.

– Вам это ничего не напоминает? Когда вы только что женились и хотели побыть с женой? А Робеспьер изводил вас напоминаниями о долге? Я-то думал, вы первый меня поймете. Я собираюсь жениться на дочери Жели.

– Надо же, удивили!

– Мы подпишем брачный контракт через четыре дня. Не взглянете? В том ветреном и безответственном состоянии, в котором, по общему мнению, я пребываю, недолго запутаться в словах. Ошибка может дорого мне стоить.

– Зачем? В нем есть что-то необычное?

– Я передаю ей свою собственность. Целиком. А я буду управлять ею, пока жив.

Наступило долгое молчание. Его прервал Дантон:

– Все так зыбко. Я могу погибнуть. От руки государства. Если я потеряю голову, не вижу оснований терять еще и землю. Почему вы так разъярились?

– Наймите другого адвоката, – рявкнул Камиль. – Я отказываюсь участвовать в вашем упадке и гибели.

И хлопнул дверью.

Пришла Луиза, очень серьезно взглянула Дантону в лицо, вложила свои детские ладошки в его руки.

– Куда ушел Камиль?

– Думаю, к Робеспьеру. Он вечно бежит туда после наших ссор.