Внезапно он сел, а точнее, рухнул в кресло.

– Что я делаю? Разве мы с Сен-Жюстом не союзники? Мы же оба якобинцы, оба республиканцы…

– Я найду тебе эту поэму, – спокойно сказала Люсиль.

– Лучше не надо.

Потому что его начали посещать видения: святой покровитель Франции, который прошел несколько лиг с отрубленной головой в руках. Первый раз он увидел святого Дени, когда шел по булыжникам Гревской площади. Голова аккуратно отделена от тела, никакой запекшейся крови, но голова была его, Камиля, и она почти буднично раскачивалась в левой руке святого. В следующий раз Камиль заметил, как святой украдкой входил в дом Дюпле на тайную встречу с Робеспьером. Святой ждал у входа в якобинский клуб – вновь прибывший патриот, скромный и провинциальный, желающий приобщиться к миру большой политики.

Дня через два Камиль решил, что следует перехватить инициативу. Убить Сен-Жюста несложно. Подкараулить в удобном месте, затем выстрел из пистолета или (если делать все скрытно) удар ножом. Он будет наблюдать, как боль вскипит в бархатистых глазах Сен-Жюста.

А затем ему потребуется придумать заговор: Сен-Жюст против республики, заговор, который он раскрыл, руководствуясь инстинктом проверенного патриота. Революция – это я. Кто усомнится, что Демулен зарезал Сен-Жюста в порыве праведного патриотического гнева? Он известен своей несдержанностью. Чтобы избежать неловких вопросов, нож придется взять маленький, из тех, что может случайно заваляться в кармане.

Не глупи, говорил он себе. Сен-Жюст собирается тебя убивать не больше, чем ты его. Или даже меньше.

Камиль посещал собрания военного комитета, в котором числился секретарем, и писал пространные благоразумные письма домой, прося отца не упоминать так часто Роз-Флер, потому что Люсиль сходит с ума от ревности.

И тем не менее галлюцинация прочно обосновалась в его мозгу, и он был бессилен ее изгнать. Он думал о дыре в боку Лепелетье, оставленной мясницким ножом, от которой тот умирал до утра. Нельзя мешкать, это должен быть один резкий и уверенный удар. Сен-Жюст крупнее и сильнее его, поэтому второй возможности не будет. У якобинцев, слыша звучный голос молодого человека, Камиль улыбался про себя. Он лелеял свой план в Конвенте, когда Сен-Жюст выходил на трибуну и вещал, левой рукой энергично рубя воздух.

Тринадцатое июля.

– Она из Кана, – сказал Дантон. – Говорят, в последнее время там обосновались Петион и Барбару. Это заговор жирондистов. Уверяю вас, это не я.

Камиль сказал:

– Я слышал, как на улице кто-то крикнул, убийство… я испугался, что я… на миг я вообразил… впрочем, не важно.

Секунду Дантон пристально смотрел на него.

– Как бы то ни было, – сказал он, – Жиронде конец. Убийцы и трусы. Они подослали к нему женщину.

Узкую улочку заполонила толпа, сплошная молчаливая масса, все зачарованно смотрели на два ярко освещенных окна в квартире Марата. Первый час ночи, но на улице светло и жарко, как в суб-тропиках. Взмахом руки Камиль велел санкюлоту, который охранял лестницу с железными перилами, уступить дорогу. Тот не сдвинулся с места, по крайней мере в первый миг.

– Никогда не видел тебя так близко. – Санкюлот смерил Камиля глазами. – Как там Дантон?

– Он потрясен.

– Еще бы. А теперь скажи еще, что он сожалеет.

Камиль привык к тому, что толпа выкрикивает его имя. Однако это был другой, менее приятный сорт фамильярности.

– Говорят, это Дантон и Робеспьер заставили его замолчать. А еще говорят, это роялисты. Или Бриссо.

– Я тебя знаю, – сказал Камиль. – Видел, как ты таскался за Эбером. Что ты здесь делаешь?

Он знал что: уже грызутся за наследство.

– У Папаши Дюшена свой интерес. Народу нужен новый друг. Не вашей же братии…

– А как насчет Жака Ру?

– Ты с этой грязной свиньей Дийоном…

Камиль оттолкнул его в сторону. Лежандр был уже в доме, трехцветный шарф наскоро повязан вокруг мощного торса: распоряжался. Камилю казалось, что земля содрогается у него под ногами, как раньше от женских воплей дребезжали стекла, но сейчас вопли умолкли, только изредка из-за дверей доносились сдавленные рыдания. Сегодня ты почти не ел, сказал он себе, вот тебе и чудится, будто стены стали жидкими, а воздух колышется.

Убийца сидела в гостиной. Ее руки были крепко связаны, за стулом стояли двое мужчин с пиками. Перед ней на столике, покрытом грязной белой скатертью, лежали ее пожитки: золотые часы, наперсток, катушка белых ниток, несколько монет. Паспорт, свидетельство о рождении, обшитый кружевом носовой платок, картонные ножны для кухонного ножа. На пыльном полу под ногами валялась черная шляпа с тремя ярко-зелеными лентами.

Камиль стоял у стены и разглядывал ее. Тонкая, прозрачная кожа, которая легко краснеет, ловя каждый оттенок света. Здоровая полногрудая девушка, вскормленная на деревенском масле и сливках. Из тех, что улыбаются тебе в церкви в воскресные дни после Пасхи, в ленточках, источая ароматы цветов. Я хорошо тебя знаю, подумал Камиль, я помню тебя с самого детства. Ее прическа растрепалась, но было заметно, что она тщательно уложила волосы, как может уложить волосы юная провинциалка, отправляясь в столицу убивать.

– Да, заставьте ее покраснеть, – сказал Лежандр, – вам это несложно. Пусть краснеет от стыда за свое преступление, хотя от нее дождешься. Я благодарю Провидение, что остался жив, потому что сначала она приходила в мой дом. Она это отрицает. Ее не пустили, видать, что-то заподозрили. О, она это отрицает, но это я, я был ее первой жертвой.

– Мои поздравления, – сказал Камиль. Он видел, что девушке больно – веревки врезались в кожу.

– Она не станет краснеть, – сказал Лежандр, – за то, что убила величайшего патриота.

– Если таков был ее замысел, она не стала бы тратить время на вас.

Симона Эврар стояла у двери комнаты, где лежало тело. Она припала к стене, в слезах, едва держась на ногах.

– Столько крови, Камиль, – проговорила она. – Как нам теперь отмыть кровь от пола и стен?

Когда он распахнул дверь, она слабым движением попыталась ему помешать. Доктор Дешам быстро оглянулся через плечо. Один из его помощников шагнул к двери, расставив руки, чтобы не дать Камилю войти.

– Я должен убедиться, – прошептал Камиль.

Дешам снова повернулся к двери.

– Прошу прощения, гражданин Камиль. Я не сразу вас признал. Предупреждаю, зрелище неприятное. Мы забальзамировали тело, но в такой жаре… к тому же после смерти прошло четыре-пять часов. – Доктор вытер руки полотенцем. – Такое ощущение, будто он начал разлагаться заживо.

Он считает, меня послал Конвент ради протокола, подумал Камиль и опустил глаза. Дешам положил руку ему на плечо.

– Смерть была мгновенной. Он даже не успел крикнуть, не успел ничего почувствовать. Нож вошел сюда. – Врач показал, куда именно. – Пронзил правое легкое, артерию, сердце. Мы не смогли закрыть ему рот, поэтому пришлось отрезать язык. Вы не против? Видите, он все еще вполне узнаваем. А теперь позвольте вывести вас отсюда. Я зажег самые пахучие ароматические травы, но к этому запаху нужно привыкнуть.