Первой углядела немцев старая аистиха, одиноко и беспомощно, словно подвешенная, маячившая над гнездом возле кладбища. Она была очень голодна, немощна и вообще этот год постоянно недоедала, редко когда снималась с березы, чтобы поискать в траве на кладбище или на краю болота пищу, поэтому в голодном забытьи немецкая колонна внизу показалась ей вертлявым ужом».

Этот своеобразный зачин сразу создает эмоциональный настрой у читателя. Высвечиваются как бы две параллельные линии: факт — немецкая колонна — тут же переосмысляется в метафорическом плане — «вертлявый уж». И. Чигринов легко и незаметно умеет переключить повествование из бытового, эмпирического плана — в символический. Это связано с тем, что писатель идет к обобщениям не через широту и объемность картины, а через глубину — историческую, психологическую, эмоциональную.

Зазыбе почудился плач перепелки, когда он стоял у окна своего дома, вслушиваясь в тревожную военную ночь: ожидал услышать грохот немецких танков и мотоциклов, но пока еще только плакала перепелка — так в маленькие Веремейки врывается грозное время. Плач природы воспринимается как шквал всеобщего горя. Силы природы выступают как бы вместе с человеком и — за человека. Вот почему так важна И. Чигринову сцена, где предатель Рахим убивает старого лося, — ею заканчивается первый роман и ею же начинается второй. Предатель стреляет не просто в чудесное животное, но в то, что оно собою олицетворяет, — добро, красоту, самое жизнь. А заканчивается «Оправдание крови» тем, что Чубарь ищет лосенка, находит его и спасает: «Без всякого опасения он подошел к лосенку. Увидев Чубаря, тот не вскочил и не кинулся прочь, наоборот, совсем свалился наземь, будто и вправду понял, что с человеком пришло спасение».

Есть в романах И. Чигринова и еще одна возможность лири-зации эпоса, связанная с категорией художественного времени. Эпос в традиционном понимании подразумевает окончательное завершение, результат. Романы «Плач перепелки» и «Оправдание крови» — о прошлом, которое стало историей. Но И. Чигринов пишет о минувшем как о сегодняшнем, как о том, что происходит и формируется сейчас, на наших глазах: отсюда, возможно, и отсутствие некоторой эпической дистанции, подчеркнуто детализированное видение, скрупулезное растягивание нескольких дней на часы, минуты, мгновения. Писатель изображает как бы не то, что было и прошло, а то, что происходит сегодня.

Такой способ изображения времени приводит к созданию непосредственно эмоционального сопереживания. Когда человек поет песню, он страдает и радуется в момент исполнения, он переживает все те чувства, которые заключены в слове, в звуках, — в это, теперешнее, а не в прошедшее мгновение. Вот так и в романах И. Чигринова создается художественная иллюзия теперешнего осуществления событий, движения характеров, душевных импульсов. «Так это ж я на поминках его плясала!» — кричит Дуня Прокопкина, и кажется, что эта солдатская жена кричала не тогда, не тридцать шесть лет назад, а сегодня, теперь, рядом с нами.

Романы И. Чигринова написаны в строго объективной манере, обогащенной лиризмом. Именно лиризм привносит в объективное повествование новое эстетическое качество непосредственного свидетельства и глубоко искреннего эмоционального переживания. На наших глазах как бы творится таинственный эффект «соприсутствия» в войне, отодвинутой от нас временем и уже целым поколением людей, родившихся и духовно сформировавшихся после войны. При этом художественная правда реализуется на нескольких уровнях изображения. В романах развиваются параллельно, почти нигде не смыкаясь событийно, две линии. Каждая из них сопряжена с одним характером. Первая связана с Денисом Зазыбой, вторая — с председателем колхоза Родионом Чубарем. Зазыба, его заместитель, находится в деревне, Чубарь в пути: сначала к фронту, а затем — к Веремейкам. И если круг общения Зазыбы в основном неизменен (односельчане), то встречи Чубаря случайны и на первый взгляд последовательность их неуловима.

Характер Зазыбы уже сформировался, и в романе лишь раскрывается его внутренний мир. Ни недавно перенесенное личное несчастье (несправедливый арест сына), ни тем более первые неудачи и поражения в войне не могут поколебать внутренней убежденности Зазыбы в исторической справедливости Советской власти. Вот. почему вызывает сомнения иллюзия Зазыбы, пусть даже кратковременная, относительно немецкого коменданта Адольфа Гуфельда. Но, пожалуй, это единственная непоследовательность, нарушающая логику характера. Другое дело — медлительность и осторожность Зазыбы, здесь, безусловно, воплотились некоторые, отнюдь не второстепенные черты крестьянской натуры. Он является «носителем мудрого народного опыта».

Неторопливый ритм сельских — случайных и неслучайных — сходок подчеркивает иллюзию устойчивости, якобы сохранившейся и в безвременье, но нервные всплески отдельных реплик создают ощущение тревоги. «Бессознательная круговая порука», существовавшая до сих пор в Веремейках, поколеблена: казалось бы, еще ничего не случилось, но, в сущности, уже все предрешено. Еще Парфен Вершков в состоянии относиться к Роману Семочкину как к «человеку», но слово «дезертир» уже произнесено, а на пороге слово еще более страшное — «предатель». Мораль веремейковцев, бесхитростно делившая род человеческий на «своих» и «чужих», оказалась несостоятельной, ибо один из «своих» стал предателем. Более того, он не вдруг. оказался в этом новом качестве, а всегда был таковым. И проявился в этом качестве еще тогда, когда убил беззащитную старуху. Человек, лишенный нравственного стержня, становится глухим к морали.

Если в изображении нарушенного ритма деревенской жизни автор стремится к предельно объективному повествованию, то в линии Чубаря принята иная точка отсчета — субъективные впечатления героя. Но композиционно эта часть построена таким образом, что личное не мешает, а, напротив, способствует выявлению объективного. Здесь автор прибегает к своеобразному приему, который, пожалуй, вообще редко используется в художественной литературе. Чубарь живет сразу как бы в двух измерениях, двух плоскостях. Одна плоскость — быстро текущее время, связанное с появлением в жизни Чубаря все новых и новых людей. Другая — время замедленное, то самое, в котором живут земляки Чубаря, веремейковцы. Благодаря такому временному наслоению создается впечатление, что председатель колхоза все еще не приобщился к чему-то главному, происходящему сейчас в стране, что он еще находится где-то в стороне от магистральных событий. Судьба оставила ему, как и жителям деревни, возможность осмыслить то, что было, есть и будет.

Таким образом создается естественная атмосфера для изображения эволюции характера. Недаром так часто повторяется слово «впервые»: «Кажется, впервые за всю свою сознательную жизнь Чубарь мог подумать о том, кто он, откуда пришел в этот мир и как жил»; «Сегодня Чубарь впервые своими глазами увидел войну с ее жертвами, так как до сих пор… он смотрел на нее будто издалека… Теперь она становилась для него и страшной явью, и тягостным воспоминанием»; и наконец, возвращаясь в деревню, Чубарь «впервые» был взволнован, увидев знакомые места.

Все эти «впервые» отмечают новые ступени развития характера.

В «Оправдании крови» появляется