новый герой, в первой части романа только упомянутый. Это Масей, сын Дениса Зазыбы. Незадолго перед войной он был осужден. В суматохе первых дней войны ему удалось пробраться в Веремейки. Герой этот во второй части эпопеи еще не до конца ясен. И это не удивительно. Перу Ивана Чигринова вообще не свойственна торопливость: прежде чем делать какие-то определенные выводы, прежде чем дать герою возможность совершить какой-то окончательный поступок, писатель рисует обстоятельный бытовой и психологический портрет. Масей Зазыба пока присматривается к жизни. Беседуя с отцом, матерью, Парфеном Вершковым, с жителями деревни, Масей как бы ищет способа своего оптимального участия в войне. Как сложится его дальнейшая судьба — мы не знаем. Видимо, это тема следующего романа.

А вот Парфен Вершков во второй книге раскрыт автором до конца. Надо сказать, что это вообще один из самых интересных своей жизненной подлинностью образов романа. Кульминационный поступок Парфена, поступок, который и окончательно определил его как личность — решение принять на себя вину за смерть немецкого солдата, чтобы спасти Веремейки от погрома, — подвел черту под его жизнью.

И не случаен, видимо, в сюжетном развитии романа «Оправдание крови» тот факт, что последним человеком, с которым Парфен Вершков разговаривал перед смертью, был сын Зазыбы, Масей. Развернутый внутренний монолог Парфена не только предшествует его прощальному диалогу с Масеем (диалогу — прощанию с жизнью), но и связан с ним единой мыслью, мыслью о смысле жизни, и не в абстрактном понимании вечной проблемы, а в сугубо конкретном, данном, историческом, связанном именно с Парфеном, именно с Масеем, то есть с выбором единственно правильного пути в определенных обстоятельствах, в обстоятельствах войны. Размышляя над собственной жизнью, Парфен приходит к выводу, что жил он честно, но перед судом своей совести признается, что для жизни мало одной честности. «Честность — еще не добро!». Свое недовольство собой (можно сказать — святое недовольство) Парфен Вершков передает Масею как своего рода завещание, как предупреждение о будущем.

И, конечно, недаром буквально за несколько часов до встречи с Парфеном Масей вдруг неожиданно по-новому увидел свою родйую деревню — издали Веремейки были похожи на изогнутый лук. ’Тетива этого своеобразного лука давно была туго натянута, даже слишком близко сводила оба конца дуги, а стрела все не вылетала. Не вылетала, может быть, потому, что не имела перед собой верной цели. Пораженный своим открытием, Масей еще не думал, что она с равным успехом может пронзить и его, может, она вообще предназначена для него с самого начала, как только прикоснулась одним концом к тетиве, а другим легла на самый изгиб древка; но вот он наконец представил это и почувствовал толчок в сердце, словно и вправду стрела догнала его».

Это метафорическое сравнение, рожденное, без сомнения, народной, фольклорной образностью, вызывает широкий и идейно точный круг ассоциаций, связанный не только с судьбой Масея, с его предстоящей борьбой против фашизма, и не только с судьбой жителей деревни Веремейки, но и с народным подвигом в Великой Отечественной войне. Состояние «накануне», «на пороге» приходит к своему логическому завершению, внутренне оно уже сгустилось, сконцентрировалось до возможности перехода в иное, новое качество — туго натянутая тетива вот-вот дрогнет, и стрела пронзит верную цель.

Все это будет, а пока писатель подробно описывает процесс вызревания нового качества. Он внимательно исследует психологию крестьянской души, в которой непосредственная действенность предваряется длительным и основательным раздумьем. Именно по этой причине несколько дней двух военных месяцев смогли стать благодатным материалом для двух крупных романов. По этой же причине медленно и постепенно назревает и разрешается один из важнейших конфликтов романа-эпопеи, конфликт не внешний, но тем не менее достаточно драматический, носителями которого являются главные герои: Зазыба и Чубарь.

Спор, начавшийся между председателем колхоза и его заместителем в первом романе, имеет свое продолжение и во втором, когда возвратившийся в Веремейки Чубарь предлагает Зазыбе действовать. Правда, и Чубарь уже не совсем тот, что месяц назад; приобретенный опыт, безусловно, раздвинул границы его понимания жизни вообще и военной ситуации в частности, но этот опыт не стал еще руководством к действию, хотя уже и породил в нем внутреннее сопротивление самому себе, которое особенно явственно проявилось после того, как он все же поджег колхозный хлеб, не посчитавшись с мнением Зазыбы, что надо сохранить хлеб во что бы то ни стало для своих людей, в том числе для будущих партизан.

Тактическую ошибку Чубаря Зазыба видит ясно и отчетливо. Смысл ее сводится к тому, что Чубарь понимает войну изолированно от контекста народной жизни, неистребимой и вечной в своей сути. Потому-то и смотрит Зазыба на Чубаря, «человека, в чистоте намерений' которого не приходилось сомневаться», «с каким-то острым, почти щемящим чувством, кажется, впервые четко осознав громадную разницу между своим и его возрастом», смотрит как на своего сына.

«Но кровь героев, — упрямо доказывает Зазыбе Чубарь, — помогает зреть идеям…

— Хватило уже крови и без моей для идей, — спокойно ответил на это Зазыба. — Кровь здесь не поможет. Надо сделать так, чтобы не мы немцев боялись, а они нас. И не кровью своей мы должны напугать их, а оружием. Я вот так понимаю дело и хочу, чтобы ты наконец понял это».

Оправдание крови может быть только в борьбе, и в борьбе победной. «Я хоть сейчас готов смерть принять, но чтоб от этого польза была. А что с того будет, если я пожертвую собой, а делу не помогу?» — говорит Зазыба, и эта мысль совпадает с авторской. А это значит — борьба должна быть разумной, и в этой борьбе надо беречь людей и народное богатство во имя людей, и, стало быть, допускать напрасные жертвы не только бессмысленно, но и преступно.

Как победить, сохранив жизнь максимально возможному количеству людей (незаменимых, невосполнимых), — об этом романы Ивана Чигринова «Плач перепелки» и «Оправдание крови». Именно здесь, на мой взгляд, надо искать сокровенные истоки народного гуманизма писателя, его стремление увидеть войну через судьбу и душу отдельного, неповторимого человека, готовящего себя к великому подвигу борьбы и победы.

Когда читаешь романы Ивана Чигринова, невольно вспоминаешь толстовский образ, которым охарактеризовал великий писатель внутреннее состояние русских солдат накануне Бородинского сражения, — «скрытая теплота патриотизма». В «Плаче перепелки» и «Оправдании крови» нет описаний победоносного движения наших войск, которым закончится Великая Отечественная война, но есть та «скрытая теплота патриотизма», которая и привела — сквозь поражения, сквозь неизбежные и трагические утраты — к 9 мая 1945 года.

Осенью 1978 года Иван Чигринов работал на