И я пошел. За себя просить мне всегда стыдно, за других, за аспирантов, даже весело. Я ходил по кафедрам, объяснял общую идею, грандиозность замысла, просил, уговаривал, клянчил, ставил одни кафедры в пример другим, ничего не стыдно.

Была, конечно, а как же, в этом и маленькая шкурная идея: мы с другом-соавтором Валерием Сергеевичем ужас какие писучие попались, уже несколько совместных статей с ним слепили, в том числе и в центральные печатные органы философии, и хотели, чтобы, ясное дело, всем сирым и обиженным, в необходимом им объеме, но чтобы и нам — сколько захотим.

По углам по сусекам наскребли, и мы в первый же раз наклянчили 25 листов, знающие люди поймут и ахнут. А потом, ссылкой на эту цифру, добивались большего. Главным редактором был все тот же Василий Сергеевич, который полностью нам доверял и все, что мы просили, подписывал.

Статьи, включая и наши личные, были, конечно, барахлом, да хоть и докторов возьмите — синюшный выморочный мраксистский маразм, в различной степени грамотный. Но там были «статьи» приезжих, даже как-то грустно вспоминать. Большая цитата из «Правды» — абзац. После него пересказ этой цитаты своими словами, и так от начала до конца. Жуть. Некоторым отказали. Однако в целом проблема публикаций аспирантов была снята.

Закончилось все равно смешным.

Года через три после окончания аспирантуры, я уже и защитился давно, и получил доцента недавно, приехал из Томска на родной факультет в командировку. Меня буквально за руку в коридоре ловит Плетников Юрий Константинович, как раз какой-то из самых главных факультетский начальник.

— Родос! Вот. А я давно вас ищу. Вы, видимо, свою общественную нагрузку сменили, но я поставлю вопрос на парткоме, в самом принципиальном виде. Если не хотите добровольно, пусть вас обяжут. Когда вы занимались публикациями аспирантов, мы на кафедре забот не знали, этот сложнейший, трудно разрешимый вопрос был полностью снят. И вот, глядите-ка, опять всплыл, аспиранты толпами, что ни день, ходят, буквально плачут, нет возможности опубликоваться, срываются сроки защит. Я добьюсь, чтобы вас снова назначили.

Я к нему чуть не в объятья.

— Юрий Константинович, дорогой. Обещайте, что вы так и сделаете, очень прошу.

Единственная загвоздка, мне из Томска несколько накладно будет эту работу делать.

Он аж чуть не присел от неожиданности.

— Ой, извините, дорогой. Я так к вам привык, не допускал и мысли, что вы где-то в другом месте работаете. Господи, простите пожалуйста.

Дела личные и общественные

Сейчас уже нет, но раньше так сходилось, что мне не нравились жены моих друзей. И мужья моих подруг. Неудачный выбор или ревность такая. Исключаются случаи, когда потом они переженились, но я обоих знал заранее.

Этого достаточно, чтобы я не стал говорить о первой жене Меськова — Нине, той самой — дочери генерала.

У них двое детей. Старшему Виталику уже под сорок лет и, говорят, большой он очень теперь, далеко за сто килограмм, но я его помню пацаном, как, например, мы своих старших детей на сталкивающихся машинках катали, разбрасывали другие машины, чтобы нашим дорогу расчистить.

Оба наши парня до сих пор это помнят.

А потом Меськов женился на Наденьке. Расчудесной девушке, балетных кондиций. Мы с Валерием Сергеевичем рядом, наверное, смешно смотримся, будто мы в разных масштабах сделаны. Но не менее смешно смотреть на мою Люсю рядом с Наденькой. Люся, в общем, до сих пор маленькая и худенькая, но, когда они рядом, выглядит как небольшого роста, но здоровенькая такая бабенция, толстоватая даже.

Плечи, как у гимнастки, так ведь она и была гимнасткой, задница. У Наденьки лицо исключительного спокойствия, умудренности и умиротворенности. Как раз то, что я люблю. Говорит редко, плавно и по делу. Вставляет уместные ремарки в общую беседу. Тоже, конечно, философиня, сама Меськова присмотрела, выбрала и женила на себе. Несколько удивительно, но она и меня любит, в том смысле, что явно выделяет. Если видит, начинает орать:

— Валерка!

И бросается вперед с распростертыми объятиями, что на нее же саму не очень похоже. А если я звоню и она трубку поднимает, то она начинает хохотать и орать:

— Валерк, Валерк, беги скорее, это Родос звонит.

Может, ей Меськов что-нибудь интригующее обо мне сообщил, чего я и сам о себе не знаю, в любом случае очень приятно.

У них тоже двое детей. Настеньку я, если можно так выразиться, помню, когда ее еще не было, Надю помню ею беременной. Потом появилась волшебная девочка с огромными глазами, и родители сразу устремили ее в балет. К пятнадцати годам она получила все высшие награды на всех конкурсах молодых талантов.

Когда я рассказывал о своем друге Меськове, у меня спрашивали: а Настенька Меськова не его ли дочь?

Я о ней, видимо, еще много напишу, но позже.

Еще Надя родила мальчика, которого назвали, как положено, в честь деда Сережей.

Он рос бутузом, и сторонница стройных фигур Надя очень переживала. Как-то мы приехали, и Валерка приготовил для дорогих гостей праздничный плов по особому рецепту. Надя похваливает Настеньку, поругивает Сережу, боится, что он вырастет и станет огромным, как его сводный брат Виталий.

— Вон какой здоровенный толстяк вырос, а не говорит еще.

А пацан жадными глазами смотрит на уставленный едой стол. Надя отвернулась.

— Сережк! Хочешь плов?

Интенсивно машет головой.

— Нет, так не пойдет. Скажи: «Дай плов».

— Пов!

— Полностью: «Дай плов!»

Ребенок опасливо косится на маму и заговорщицки говорит:

— Дай пов!

Набивает полный рот, глотает не жуя. Вторую жменю.

— Надьк. Что же ты говоришь, что он не разговаривает? Еще как говорит.

— Ты ж ему, небось, еды дал?

— Ну да, плова дал пацану.

— Ха, так за еду он конечно будет разговаривать.

— Так ты его вообще кормить перестань, он не только говорить, он и двигаться не будет.

Вырос Сергей большим, стройным и умным.

А параллельно еще более быстрыми темпами Валерий Сергеевич делал карьеру. Защитил одну диссертацию, и уже тогда его поставили ответственным секретарем приемных комиссий гуманитарных факультетов МГУ. На поклон к нему ходили не только мелкие сошки — ответственные секретари факультетов, но и доктора, и куда более солидные дядьки, кто хотел своих детей пристроить или имел для того большие деньги.

— Пиджак — ни в коем случае! — учил меня Меськов. — Ни в какую погоду. Только в здание входишь, догоняют в коридоре и в карман суют толстыми пачками. За руки держат, вроде благодарят сердечно, а сзади в карман.