мне, придерживаясь воздержания, что потрясло бы Октавиана. Когда сокрушен дух, притупляются и плотские желания.

– Я бы никогда этого не забыл, – возразил он. – Не думай, что мое отношение к тебе может измениться.

Я откинула голову назад и прижалась затылком к его руке, давая понять, что ничего подобного в виду не имела.

– Я знаю.

Священный месяц июль миновал, наступил секстилий – такой же знойный и душный. Запасы продовольствия продолжали таять, положение становилось все хуже и хуже. Каждый день в лагере и на кораблях умирали люди. Грязные ленивые волны мерно стучали в борта судов, отбивая зловещий ритм. Вода была нечистой, потому что все отходы и нечистоты сбрасывались за борт, в застойный залив. Корпуса судов покрывались водорослями и слизью, неподвижные весла становились насестами для птиц. Возникало опасение, что, если в ближайшее время мы ничего не предпримем, корабли станут непригодны для плавания.

Антоний часами разглядывал карты и читал донесения, но иногда прерывался и отрешенно смотрел куда-то в пространство. Разговаривали мы мало: узники, обреченные на бездеятельность, со временем исчерпывают темы для бесед.

Хорошее самочувствие ко мне не вернулось. Возможно, меня коснулась та же хворь, что изводила солдат, но я старалась, чтобы Антоний ни о чем не догадался. Только когда он отправлялся на позиции, я позволяла себе лечь на походную койку, завернувшись в простыню. Даже в жару меня пробирал озноб.

Хармиона опускалась на колени возле кровати, приглаживала мне волосы, протирала лицо влажной тряпицей.

– Мы ничего не скажем императору, – говорила она, подмигивая.

– Никогда, – отвечала я.

Он не должен знать!

Ближе к концу секстилия, вместе с переменой погоды, переменился и Антоний. Он словно разогнал темные тучи и предстал в прежнем обличье, усилием воли вытащив себя из болота подавленности.

– Время пришло, – мрачно заявил он однажды ночью.

Все остальное было прежним: так же мерцали лампы, так же бурчало в желудках, так же стояли защитные рубежи. Почему же именно сейчас?

– Я соберу военный совет, – продолжил он. – Нельзя тянуть до бесконечности. Хватит! Все!

Мертвая точка была пройдена, и Антоний решил действовать. Хорошо, если его решение окажется мудрым.

– Да, – мягко сказала я и подошла к нему.

Я обняла его за плечи, и он чуть не подпрыгнул от неожиданности, поскольку в последнее время мы прикасались друг к другу очень редко. Когда он взял мою руку в свою, это было почти незнакомое ощущение.

– Думаю, надо прорываться морем, – просто сказал он. – Все сухопутные пути слишком опасны.

– Морем?

Я считала, что этот путь ничуть не лучше.

– На море мы можем спастись, – повторил Антоний. – А на суше – нет.

– Спастись?

Вот, значит, до чего дошло: нам приходится думать о спасении. Мой голос выдал разочарование.

– Ну, отступить, если тебе так больше нравится, – буркнул он.

– Стоило ли собирать огромную армию и такой флот, чтобы не использовать их? – горестно воскликнула я.

Мне это казалось безумным расточительством.

– Армия и флот уже не те, что были вначале, – напомнил мне Антоний. – Если бы мы использовали их раньше… – Он тяжело вздохнул. – Теперь все изменилось. Худшее преступление, что может совершить командир, – это вступить в сегодняшнее сражение со вчерашними войсками.

– Да, конечно.

Надо полагаться на его опыт. Не стоит усугублять уже сделанные ошибки новыми.

– Если бы нам удалось увести большую часть флота в Египет и там перегруппироваться… – Антоний размышлял вслух. – Последователи Помпея проделывали такое не раз и не два.

Однако это означало потерю армии. И потерю инициативы: тот, кто бежит, превращается из охотника в добычу.

Об этом я предпочла умолчать.

– Итак, Египет станет ареной боевых действий, – вырвалось у меня.

Мне это не нравилось. Неужели Октавиан будет преследовать нас до наших берегов? Я не хотела, чтобы война перенеслась в мою страну. Чтобы не допустить такого поворота событий, Потин в свое время убил Помпея.

– Нет-нет, – поспешил разуверить меня Антоний. – В Египте мы лишь восстановим силы.

– А не лучше ли нам сразиться с врагом здесь, в Греции? – Я думала о том, как уберечь Египет. – Твоя армия цела, а Канидий – хороший полководец.

– Мы не можем сражаться, если они не нападут на нас. В лучшем случае мы сумеем уйти.

– Но зачем Октавиан привел сюда огромную армию, если не хочет сражаться?

– Порой случаются и более странные вещи.

Антоний встал, взял мои руки в свои и взглянул на меня так, как не смотрел очень давно.

Он засиделся у карт допоздна, и уже миновала полночь. Лагерь затих, как залегший в спячку зверь. Антоний задул лампы и увлек меня в спальное помещение шатра. Уже возле кровати он взял мое лицо в ладони и прошептал:

– Прости, что я не уделял тебе достаточно внимания, моя самая драгоценная…

– Союзница? – Я не удержалась от шутки.

– Не смешно. – Антоний наклонился и поцеловал меня.

– Не смешно, – согласилась я, обвивая руками его шею. – Прости меня.

– Похоже, нам обоим есть что прощать, – промолвил он, увлекая меня на постель.

Доверительный разговор после долгого молчания, объятия после долгого воздержания – все было так неожиданно. Антоний казался новым человеком, которого я должна узнавать заново.

И вот пришло время военного совета, чтобы согласовать общую позицию перед началом действий. Каждый должен был четко представлять себе и собственную задачу, и общую стратегию, что не так просто, как может показаться. Среди командиров сохранялись глубокие разногласия относительно наших действий. Все сходились лишь на том, что оставаться и дальше в этом проклятом месте, ничего не предпринимая, недопустимо. В данных обстоятельствах армия и флот стали обузой: они слишком велики, чтобы просто бросить их здесь, но слишком слабы, чтобы положиться на них в деле спасения. Главный вопрос заключался в том, что именно, армия или флот, находится в худшем состоянии.

За раскладным столом сидели четыре флотоводца: видавшие виды Соссий и Публикола и менее опытные Инстий и Октавий (не лучшее имя для нашего лагеря). Сухопутные силы представляли наш лучший полководец Канидий и Деллий. Жара не ослабевала, а с нею болезни и истощение. В душном помещении вились тучи насекомых. Они нагло садились на разложенные Антонием карты, словно предвкушали, сколько трупов им на поживу останется в этих местах.

Антоний прихлопнул муху, и на месте Афин появилось жирное пятно.

– Друзья мои, – промолвил он, наклонившись вперед и опираясь на стол, – сегодня мы должны принять окончательный план.

О необходимости такого решения разговоры велись давно. Но сейчас, когда момент настал, все растерялись, и повисло молчание.

– Канидий, каково состояние легионов? – нарушил тишину Антоний.

Канидий встал:

– Из ста тысяч солдат