Сидевшие за столом не сдержали тяжелых вздохов. Мы потеряли тридцать тысяч человек, не проведя ни единого настоящего сражения! Воистину, хвори опаснее мечей и катапульт.

– Самые большие потери – среди войск подвластных царей, прежде всего из-за массового дезертирства. Остались в основном римские легионеры, среди них много ветеранов.

– И неудивительно, – буркнул Публикола. – Октавиан не таскает с собой ненадежных иностранцев – от них одна морока.

Я невольно подумала, не относит ли он к «ненадежным иностранцам» и меня.

– Численность войск наших и противника сейчас примерно одинаковая, – заключил Канидий.

– Ага, минус отбросы, – подал реплику Публикола.

– Что ж, – заговорил Антоний, – при приблизительно равной численности, римляне против римлян, можем ли мы сказать, что наши силы равны во всем?

– Во всем, кроме боевого духа, – ответил Канидий после недолгого размышления. – Он всегда выше у той стороны, которая окрылена недавними успехами, даже если она уступает противнику численно. Но, несмотря ни на что, наши люди стремятся действовать. Я бы рекомендовал оставить флот и провести организованное отступление на восток, в направлении Македонии, чтобы объединиться с нашими силами, находящимися там. Мы призовем на помощь царя Дикомеса, чьи владения находятся неподалеку. Октавиан в этом случае последует за нами, и мы сумеем вовлечь его в битву, чего так долго добивались.

Он посмотрел на меня:

– Царица со свитой может отправиться сушей в Египет и ждать исхода там.

Меня это удивило.

– Канидий, – я чувствовала себя преданной, – ты ведь сам выступал за мое участие в походе.

– До того, как Агриппа сделал твой флот беспомощным, – ответил он. – Сейчас твое присутствие лишь усложняет наше положение, ибо ты – мишень для выпадов Октавиана. Оставаясь с нами, ты вредишь делу Антония.

Правда в его словах была, но это не имело значения. Если Египет не будет участвовать в войне как самостоятельное государство, он окажется низведенным до уровня подвластного царства, одного из многих. Это падет на нас непереносимым позором и подтвердит насмешки наших врагов в Риме.

– Мне кажется, – вступила я в спор, – что, получив приказ об отступлении, солдаты примут его за признание нашего поражения. Тогда дезертирство станет массовым, и скоро у нас не останется армии, способной противостоять идущему по пятам Октавиану.

– Другой план заключается в том, чтобы прорвать морскую блокаду и спасти столько кораблей, сколько удастся, – сказал Антоний. – Следует помнить: если мы лишимся всего флота, наша сухопутная армия окажется запертой в Греции, не имея возможности переправиться в Азию. Враг же будет невозбранно господствовать на море.

– Ба! – махнул рукой Деллий. – О флоте можно забыть.

– Каково состояние кораблей? – спокойно спросил Антоний.

– У нас очень мало гребцов, и многие корабли повреждены, – ответил Соссий.

– А для скольких кораблей хватит гребцов? – последовал уточняющий вопрос.

– Не более трех сотен, – отозвался Соссий. – Вместе с египетскими.

И снова за столом раздались тяжкие вздохи. Год назад мы имели пятьсот боевых кораблей и триста вспомогательных транспортных, не считая легких разведывательных суденышек. Какой урон!

– В таком случае лишние корабли нужно сжечь, – заявил Антоний. – Нет смысла дарить их Октавиану.

Сжечь мои корабли? Они стоили мне так дорого!

– Египетские корабли укомплектованы наемными командами, которые вполне надежны.

– Может, они и надежны, да осталось их мало, – промолвил Публикола. – Лихорадка и понос не разбирают, кто египтянин, кто грек, кто римлянин.

– Да забудьте о море! – вновь встрял Канидий. – Флот обессилен. Антоний – не флотоводец, он сухопутный военачальник, а римские ветераны сохранили боевую готовность. Агриппа, напротив, не слишком силен на суше, а сам Октавиан не способен командовать ни на воде, ни на земле. Стремиться к победе надлежит там, где ты силен, а не там, где слаб.

Антоний опустил веки, словно старался отвлечься от всех посторонних звуков. В нем происходила внутренняя борьба. Инстинкт подталкивал его к выбору сухопутного плана, однако верховный командующий должен был рассматривать все имеющиеся возможности и обдумывать не судьбу отдельного, пусть масштабного сражения, а общую стратегию кампании. В этом смысле морской бой был предпочтительным и с точки зрения сохранения ресурсов, и с прицелом на последующие действия для достижения победы.

Как поступил бы на его месте Цезарь? Трудно сказать, но Цезарь принимал бы решение сам. Та же задача стояла перед Антонием.

– Думаю, – помолчав, поднял голову Антоний, – мы выберем море.

– Нет! – воскликнул Деллий. – Это ошибка!

– Слушайте меня! – медленно произнес Антоний. – Царица Клеопатра права. Вести ослабленную отступающую армию через горные перевалы губительно. Уж я-то это знаю. Да и вы, имея опыт Парфии, тоже. Царь Дикомес не имеет перед нами никаких обязательств, а хоть бы и имел – пример других подвластных царей показывает, что полагаться на них неразумно. Как только армия уйдет отсюда, флот будет обречен, а значит, не сможет помочь нам и прикрыть наш отход в Азию. В результате мы рискуем лишиться и кораблей, и армии, оказаться беспомощными во вражеском окружении. Тогда противник будет диктовать нам условия.

– А возможность разбить их в сухопутном сражении ты вовсе не рассматриваешь? – ехидно осведомился Деллий.

– Весьма сомнительно, чтобы нам удалось втянуть Октавиана в опасную для него битву. Судя по всему его поведению, он в своей стратегии и тактике руководствуется принципом «festina lente» – поспешай медленно. Он движется к своей цели тихо, но неуклонно и не станет делать сам то, что время, судьба или чужие ошибки могут сделать за него. Нет, сражаться он не станет. Он будет спокойно наблюдать за нашим отступлением, а когда мы попытаемся переправиться через Геллеспонт, без труда уничтожит нас с помощью кораблей Агриппы.

– А при отходе морем мы постараемся не только увести свои суда, но и отправить вражеские на дно, – добавил Соссий.

– Прорываться морем не более рискованно, чем отступать по суше, а спасти в этом случае можно больше, – поддержала его я. – Мы примем на борт четыре или пять лучших легионов, – это увеличит шансы на успех и поднимет дух части армии.

– О Геркулес! – вскричал Деллий. – Неужели Октавиан прав и на этой войне командует Клеопатра?

– А почему бы мне не высказаться? – парировала я. – Я читаю карты и разбираюсь в цифрах не хуже любого из вас.

– Мысль об отступлении ненавистна любому солдату, – промолвил Антоний. – Это горький плод. Мне ли, вкусившему его в Мутине и Парфии, не знать. Но порой отступление является лишь маневром с целью перегруппировки. Наше будет именно таким.

– Но что тогда делать мне? – подал голос сбитый с толку Канидий. – Просто сдаться?

– Нет. Ты поведешь войска туда, куда и намечалось, но только после окончания морского сражения. А прорвавшиеся корабли как раз переправят