вокруг перестало существовать, фасад рухнул, не успев подняться: триумф его гордыни не устоял перед именем женщины!

На месте преступления Бурдонкль и Жув сочли за лучшее испариться. Делош сбежал. На лице Денизы совсем не осталось красок, но она не отводила взгляда от лица Муре.

– Соблаговолите последовать за мной, – произнес он ровным, почти равнодушным тоном.

Она подчинилась, и оба спустились на два этажа, прошли мимо отделов мебели и ковров, не произнеся ни слова. Муре распахнул дверь кабинета, сделал приглашающий жест:

– Прошу, мадемуазель.

Он толкнул створку и направился к своему письменному столу. Заново отделанная комната выглядела роскошнее прежнего: бархат пришел на смену репсу, книжный шкаф, инкрустированный слоновой костью, занял все пространство между окнами, но стены по-прежнему украшал лишь портрет госпожи Эдуэн в молодости: она спокойно улыбалась посетителям с холста в золотой раме.

– Вам хорошо известно, мадемуазель, – начал он сурово и холодно, – что в «Дамском Счастье» есть вещи, которые мы считаем недопустимыми. В наших стенах… Сотрудники должны вести себя безупречно…

Он замолчал, подыскивая слова и пытаясь справиться с гневом, готовым вырваться наружу. Итак, она любит это ничтожество, продавца, над которым смеется весь отдел, самого жалкого и неловкого из всех мужчин! Она предпочла его хозяину здешних мест – в этом Муре не сомневался, ведь он своими глазами видел, как сопляк целует ее руку!

– Я был очень терпелив с вами, мадемуазель… И не думал, что вы вот так отблагодарите меня.

Все это время Дениза не отрываясь смотрела на лицо госпожи Эдуэн, только оно и занимало ее, несмотря на трагизм ситуации. Так бывало всякий раз, когда девушка оказывалась в этой комнате. Она слегка побаивалась дамы с портрета, но чувствовала, что та при жизни была очень добра и теперь взяла ее под защиту.

– Вы правы, – произнесла она тихо и кротко. – Мне не следовало задерживаться здесь, чтобы переговорить с господином Делошем, и я прошу за это прощения… Но видите ли, он мой земляк…

– Я его увольняю! – выкрикнул Муре со всей страстью измученной души.

Октав был в таком неистовстве, что вышел из роли директора, распекающего нерадивую продавщицу, и разразился обвинениями. Разве она не чувствует стыда? Как молодая девушка, подобная ей, могла сойтись с подобным мозгляком?! Октав попрекал Денизу связью с Ютеном и другими мужчинами, не давая ей вставить ни слова, клялся лишить всех виновных работы. В результате суровое объяснение с подчиненной вылилось в жестокую сцену ревности.

– Любовники! Все они ваши любовники!.. Меня предупреждали, но я имел глупость сомневаться… Один только я!

Ошарашенная до дурноты, Дениза молча внимала несправедливым обвинениям. Она не сразу поняла, что Муре считает ее дурной женщиной, но, услышав очередное бранное слово, молча пошла прочь. Когда он попробовал задержать ее, Дениза сказала:

– Прошу вас… Если вы верите в то, что говорите, я ни на секунду не задержусь в этом доме.

Октав в три шага преградил ей дорогу к двери:

– Произнесите же хоть слово в свое оправдание! Защищайтесь!

Дениза стояла, застыв как ледяная статуя, он засыпал ее вопросами, и молчаливое достоинство этой непорочной девы снова воспринималось им как точный расчет женщины, искушенной в плотских удовольствиях. Подозрения истерзали душу Октава, он желал, чтобы его переубедили, хотя уже был готов броситься к ногам упрямицы.

– Вы назвали его земляком… Потому что когда-то встречались?.. Поклянитесь, что между вами ничего не было!

Дениза упорствовала в молчании, порывалась уйти, и Муре не выдержал – сорвался, выплеснув на нее свою боль:

– Клянусь именем нашего милосердного Спасителя, я люблю вас, люблю, люблю… Зачем вы так жестоки, вам нравится мучить меня? Неужто не видите, что во всем мире для меня важны только вы… Я счел вас ревнивой и забыл прежние привычки. Вам доносили о моих любовницах? Не осталось ни одной! Я почти нигде не бываю. Разве в доме госпожи Дефорж я не встал на вашу сторону? Не порвал с ней, чтобы принадлежать вам одной? Вы не сказали спасибо, не дали понять, что благодарны… Боитесь, что я вернусь к той женщине? Можете быть спокойны: она мстительна и теперь помогает одному из наших бывших приказчиков основать собственный торговый дом… Возможно, я трону ваше сердце, если упаду на колени?

Октав и правда мог это сделать. Он не спускал продавщицам ни одной оплошности, увольняя за любой каприз, а теперь молит одну из них не уходить, не бросать его в сердечной тоске и печали! Муре готов был простить, закрыть глаза на все, что угодно, если Дениза снизойдет до оправданий. Он не солгал ни о певичках, ни об актрисах, ни о Кларе – они стали ему безразличны. Он больше не ездил к госпоже Дефорж, где воцарился Бутмон в ожидании открытия новых магазинов под общим названием «Времена года» (газеты уже вовсю печатали рекламу).

– Прикажите – и я опущусь на колени, – повторил Муре, едва сдерживая рыдания.

Дениза подняла руку, не в силах скрыть смятения, глубоко тронутая его болезненной страстью:

– Вы напрасно терзаете себя. Клянусь, все гадкие истории, что вы слышали, лживы от первого до последнего слова… Делош так же невиновен, как и я.

Ясные глаза Денизы смотрели прямо в душу Октава, и он не смел усомниться в ее искренности.

– Хорошо, я вам верю, – тихо произнес он. – Ни один ваш друг не будет уволен, раз вы всех берете под крыло… Но почему же вы отталкиваете меня, если ваше сердце свободно?

Девушка внезапно смутилась, ей стало не по себе.

– Вы кого-то любите, не так ли? – дрожащим голосом спросил Октав. – Говорите, не щадите меня… Вы влюблены.

Дениза залилась краской, сердце грозило разорваться, отвергая ложь, да и лицо сразу выдало бы ее.

– Да… – шепнула она наконец. – Не удерживайте меня подле себя, это слишком больно.

Девушка и впрямь ужасно страдала. Разве мало того, что она защищается от него? Неужели придется бороться и с собой, противостоять желанию выказать нежность, теряя остатки мужества? Когда Муре говорил с ней таким тоном и выглядел потрясенным, она сама не понимала, почему не сдается. Сильная здоровая натура, гордость и рассудительность помогали ей вернуть самообладание и не сойти с избранного пути. Денизе хотелось счастья, она противилась, инстинктивно защищая не добродетель, но мечту о спокойной жизни. Девушку пугало неведомое завтра, необходимость отдаться чужой воле. Сделаться любовницей? Ни за что! Животный ужас вгонял ее в ступор, как течную самку при виде самца.

Муре с безнадежным отчаянием махнул рукой, вернулся к столу, взялся листать бумаги, бросил и произнес надтреснутым голосом:

– Я вас более не задерживаю, мадемуазель. Я ничего не понимаю и, видимо, никогда не пойму, но удерживать женщину силой не стану.

– Но мне вовсе не хочется уходить! – Дениза улыбнулась. – Раз вы верите в мою порядочность, я остаюсь… Честным женщинам следует доверять. Таких немало, уверяю вас.

Взгляд Денизы сам собой обратился на портрет госпожи Эдуэн, прекрасной и мудрой женщины, чья кровь, по слухам, принесла удачу торговому дому. Муре вздрогнул – ему почудился голос покойной жены, он узнал фразу, которую она часто произносила. В Денизу словно бы переселились здравый смысл госпожи Эдуэн, спокойная справедливость ушедшей и даже тихий голос, редко произносивший бессмысленные речи. Октав был ошеломлен и опечален.

– Я принадлежу вам, делайте со мной что хотите, мадемуазель…

– Вот и хорошо! – развеселилась Дениза. – Мнение женщины, даже самое непритязательное, всегда бывает полезно выслушать, – конечно, если она умна… Не бойтесь, я сделаю из вас приличного человека – когда отдадитесь в мои руки.

Девушка шутила с очаровательным простодушием, Октав слабо улыбнулся в ответ и проводил ее до двери, как благородную даму.

На следующее утро Денизу назначили заведующей отделом детского конфекциона. Дирекция создала его специально для нее, выделив из общего отдела готового платья и разместив их впритык. После увольнения сына мадам Орели не знала ни минуты покоя. Она чувствовала холодность шефов, видела, как набирает силу и влияние Дениза. Не принесут ли ее в жертву этой девушке под каким-нибудь удобным предлогом? Позор, запятнавший династию Ломмов,