– Именно. – Мэри О’Доннелл помедлила, как бы припоминая. Затем посмотрела на Хетти Мастер и улыбнулась. – Откровенно говоря, мой отец постоянно пил и даже не работал. А что касается жилья… – Она покачала головой. – В конце концов пришлось оттуда уйти. – Она снова повернулась к Анне и Сальваторе. – Похоже, ваш отец – хороший человек. Что бы ни случилось, берегите семью. На свете нет ничего важнее.

Тут появилась Роуз. К счастью, она выглядела донельзя довольной и увела обоих. Поэтому Анна так и не узнала, как удалось этой богатой леди выбраться из Нижнего Ист-Сайда.

Когда все разошлись, Мэри О’Доннелл осталась по просьбе Хетти. Мэри знала, как приятно иметь собеседника, чтобы обсудить прием.

– Все прошло хорошо, – сказала она Хетти. – Запомнится каждому. А разговоры уж точно заставят задуматься.

– Я недовольна Роуз, – отозвалась Хетти.

– Мистер Келлер был на высоте.

– У него были добрые намерения. А Роуз поступила крайне вероломно.

– По мне, так нужно ее простить, – сказала Мэри.

– Может быть, и прощу, – ответила Хетти, – но будь я проклята, если забуду.

– Итальянка была мила.

– Вспомнила! – встрепенулась Хетти. – Почему ты сказала ей, что твой отец не работал и пил? Он же был уважаемым человеком! Дружил с Келлерами. Я отлично помню, как Гретхен рассказывала о тебе.

Мэри помедлила, посмотрела на Хетти и чуть смутилась.

– Когда я увидела эту девочку и ее брата, – призналась она, – да послушала про их житье-бытье, оно и нахлынуло. Правда, я так и не знаю, зачем все выложила.

Хетти внимательно рассматривала ее:

– Мэри О’Доннелл! Не хочешь ли ты после стольких лет заявить, что устроилась на службу обманом? И ты вовсе не из приличной семьи?

– У меня бы это вряд ли вышло. Но Гретхен сумела. Она была моей подругой, – тепло улыбнулась Мэри. – Боюсь, она наврала вам с три короба.

Хетти поразмыслила.

– Ладно, – изрекла она наконец. – Я очень рада, что она так поступила.

Эдмунд Келлер провел приятный вечер с отцом. О том, что случилось на слете в Карнеги-Холле, он услышал только наутро.

Событие было каких поискать. Радикалы выдвинули блистательного оратора – социалиста Морриса Хилквита. Поражая публику красноречием, он сообщил переполненному залу, что фабриканты и штрафовавшие их судьи суть не кто иные, как бронированные кулаки угнетения. «Сестры! – воскликнул он. – Ваше дело правое, и победа будет за вами!» Он заверил их, что мало того – забастовка швей будет началом событий куда более грандиозных. Благодаря профсоюзу они возглавят важнейшую для социалистов классовую борьбу, которая вскоре преобразит не только фабрики Нижнего Ист-Сайда, но и весь город и даже всю Америку. Это была захватывающая речь, и ему устроили овацию.

За ним, правда, выступил адвокат умеренных взглядов, который посоветовал быть сдержанными и ограничиться законными мерами. Но его речь была настолько нудной, что толпа расшумелась. Следующей была Леонора О’Рейли из женского тред-юниона, которая распекла адвоката и заявила женщинам, что их забастовка сделала для профсоюзного движения больше, чем все проповеди за последние десять лет. Ее тоже встретили громовыми аплодисментами. Неудивительно, что публика находилась в приподнятом настроении.

Но не вся. Таммани-холл не жаловал революции, предпочитая политическую власть. Революционные призывы не одобрялись и консервативными лидерами крупных американских профсоюзов – тем же Сэмом Гомперсом. Начиная с этого вечера поддержка прокуренных комнат рабочего движения пошла на убыль. И не только она. Последовал стремительный отток денег.

Сыграла ли роль выходка Роуз на ланче у старой Хетти? Как знать! Но одно было очевидно: когда Анна Морган побывала на собрании в Карнеги-Холле, ей не понравилось то, что она там услышала. Уже на следующий день она поставила всех в известность, что выступает за соблюдение прав швей, но против социализма. На революцию она денег не даст. К ней присоединились другие богатые благодетели.

Забастовку свернули только в начале февраля. Женщины добились сокращения рабочей недели до пятидесяти двух часов, им даже позволили вступать в профсоюз. Но «Трайангл» и прочие фабрики могли нанимать кого угодно, в профсоюзе он или нет.

Эдмунд Келлер счел, что Роуз должна быть довольна. Он не мог понять, с чего она приняла его за социалиста, но коль скоро он не был им, то отмахнулся от обвинения, решив, что оно было высказано сгоряча под влиянием момента.

Он не понял, что Роуз Мастер, считавшая его социалистом и думавшая, что он хотел выставить ее на посмешище, по сути, стала ему врагом.

Год 1910-й стал счастливым для Сальваторе. Ему уже исполнилось четырнадцать, и он начинал ощущать себя юношей. В том же году они с Анной решили добавить силенок маленькому Анджело. Метод Анны свелся к усиленному питанию. Каждый день, возвращаясь домой с фабрики «Трайангл», они заходили в ресторан к дяде Луиджи, и хозяин вручал им пакетик с остатками пищи. «Для хворого», – говорил он.

Метод Сальваторе был основательнее. Он сделал маленькие гири, ежедневно ставил девятилетнего братишку перед собой и заставлял упражняться. «Наращиваю мускулатуру», – твердил он всем. Летом он начал водить его на Ист-Ривер, где, несмотря на запрет, купалась местная детвора. Анна, когда узнала, закатила истерику. «Там не вода, а сплошная грязь! Он подцепит заразу!» – кричала она. Однако месяцы шли, а Анджело становился крепче. Правда, мечтать он не перестал.

Анна же в свои восемнадцать превратилась в молодую женщину, но осталась почти такой же стройной, как в отрочестве. Мужчины оглядывались на нее, но дружка у нее не было, и она говорила, что ей это неинтересно. Сальваторе был уверен в одном. «Если появится ухажер, ему придется иметь дело не только с отцом, – сказал он ей. – Он пройдет и мою проверку». Сестре – только лучшее!

– А если не понравится? – поддразнила она.

– Сброшу в Ист-Ривер, – ответил он. И не шутил.

День рождения Анны был в начале декабря, и пятого числа дядя Луиджи повел все семейство в театр. Они пошли в Американский мюзик-холл на Сорок второй улице смотреть представление под названием «Вау-Ваус»[61], которое давала гастролировавшая лондонская труппа. Главную роль играл молодой и талантливый английский актер по имени Чарли Чаплин. Вечер прошел лучше некуда. На следующей неделе Анна сообщила, что получила прибавку. Она уже зарабатывала по двенадцать долларов в неделю, теперь накинули еще доллар. Так что год закончился хорошо.

За исключением одного обстоятельства.

Однажды ясным октябрьским утром Паоло неожиданно велел Сальваторе идти одному, потому что у него другие дела.

– Встретимся в четыре на углу Бродвея и Фултон-стрит, – бросил он и ушел, не дав Сальваторе времени спросить.