Лежа на спине, я пытался пристроить сильно распухший палец к спусковому крючку, но мне никак не удавалось нащупать его. В отчаянии я все-таки сумел как-то выпустить в Культуриста три пули. Уверен, что при нормальных условиях уже первый выстрел поразил бы цель, но в сложившихся обстоятельствах две пули прошли мимо. Лишь третья угодила ему в пах. Рана едва ли была смертельной, но дистанция, разделявшая нас, оказалась так мала, что Культуриста с силой отбросило назад. Выронив свой «скорпион», бандит схватился за то, что осталось от его гениталий.

Кумали, выпуская в быстро перемещающегося Николаидиса одну пулю за другой, вряд ли видела картину боя во всей полноте. В старого Быка она так и не попала, зато угодила в горло его помощнику. Тот рухнул на землю.

Она продолжила стрельбу по Николаидису, который бежал к ванне с водой. Пули разбрызгивали грязь вокруг меня.

Господи Исусе! Мне надо было крикнуть, чтобы предупредить Кумали, но вряд ли она бы что-нибудь услышала: все заглушали пронзительные вопли Культуриста, тщетно пытавшегося остановить кровь, хлещущую из его паха. Я пытался откатиться в безопасное место, которое не простреливалось, но получил удар сзади. Сильная боль пронзила мягкую ткань плеча: одна из пуль, беспорядочно выпускаемых Кумали, попала в меня.

Я сумел встать на одно колено, целясь в размытые очертания так пока и не задетого ни одной пулей Николаидиса. Проклиная свой дурацкий палец, который никак не мог нажать на курок, я видел, как трясется моя левая рука, поддерживавшая ствол.

Все же сумев каким-то чудом выжать четыре выстрела, я лишь ранил старого Быка в ногу, опрокинув его на землю. Пистолет выпал из рук грека. Я перекатился, сменив позицию, понимая, что надо быстрее кончать со всем этим, иначе у меня просто не останется сил. И тут я увидел, что Культурист, хоть и пораженный в самое уязвимое для мужчины место, тянется к своему «скорпиону».

Я выстрелил без промедления, впервые оказавшись на высоте: обе пули угодили ему в грудь – нельзя сказать, что стрелял я безупречно, но все-таки в конце концов сумел убить его.

Николаидис, лишенный оружия и обливающийся кровью, увидев, как рухнул Культурист, растянулся в грязи. Грек поднял на меня свои удивленные, полные ненависти глаза. Наверное, думал, что все пройдет легко: небольшая утренняя работенка, не более того. Однако мне удалось выдержать пытку погружением в воду, натравить на него людей, захвативших меня в плен, да еще уложить двух его помощников.

– Кто ты такой, черт тебя дери? – прорычал грек.

Его глаза остановились на пистолете, лежавшем неподалеку. Мне вспомнилось, с какой силой он бил меня молотом по ноге, как улыбался, когда колотил по моей искалеченной ступне стальным носком своего башмака.

– Меня называли Синим Всадником, – ответил я. – По моему приказу был убит Кристос на острове Санторини.

Лицо Николаидиса исказила гримаса. Он был так близок к тому, чтобы отомстить за сына, и проиграл? Грек взвыл и, собрав последние силы, отчаянно рванулся к пистолету. Я выстрелил дважды и, на этот раз попав точно в голову, разнес Патросу череп.

Я отвернулся: не испытываю ни малейшего удовольствия, отнимая чью-то жизнь, пусть даже и такого мерзавца, как он. Если я однажды почувствую нечто подобное, значит пришло время навсегда уходить из этой профессии. Я сместил дуло пистолета в сторону Кумали: она была вся мокрая от пота. Выброс адреналина оказался, по-видимому, столь сильным, что женщина едва осознавала случившееся. Я велел ей удалить обойму из беретты.

– А теперь возьмите оружие за ствол, направьте его в землю и нажмите на спусковой крючок три раза.

Я должен был удостовериться, что патронов там не осталось.

– Бросьте пистолет на землю.

После этого я велел ей проделать ту же процедуру с двумя автоматическими пистолетами и оружием Николаидиса.

– Принесите все обоймы мне.

Кумали собрала их, и я сунул патроны в карман. Теперь, когда оружие было отделено от боеприпасов, я указал на лежавшие на земле наручники. Ключ оставался в замке.

– Наденьте их на него, – велел я, кивнув на Сарацина.

Он вылез из-за кучи камней и привалился к ванне, наверняка погруженный в пучины отчаяния, спрашивая себя, почему Аллах покинул его в этот час.

– Защелкните наручники за спиной брата, – приказал я Кумали.

Она подчинилась, и тут я увидел, что орды мух кружат над трупами. С такой же яростью разведки полудюжины стран набросятся на Сарацина, подумал я.

Аль-Нассури поднял голову и взглянул на меня. Я по-прежнему держал его под прицелом пистолета. Другой рукой я рвал рубашку на полосы, чтобы наскоро перевязать плечо и остановить кровотечение. Наши глаза встретились. Мы оба знали: если у саудовца и остался впереди какой-то отрезок жизни, нового шанса дописать свой том истории злодеяний у него уже не будет.

– Я люблю его, – просто сказал он, имея в виду своего сына.

– Знаю, – ответил я. – Это единственное оружие, которое у меня было против вас.

Кумали отдала мне ключ от наручников, и я положил их в тот же карман, где лежали патроны. Я туго стянул бинт зубами и завязал концы. Кровь теперь едва сочилась. Я вытащил телефон Кумали – три минуты были на исходе – и прохрипел в трубку:

– Эй, вы на связи?

– Боже правый! – сказал Бен, слышавший через микрофон мобильника всю эту пальбу. – Сколько там у вас убитых?

– Трое. Все закончилось. Освободите мальчика и няню.

Брэдли сообщил мне, что у няни подогнулись колени и она уже падала, но он успел обрезать веревку и спасти ребенка. Я повернулся к Сарацину и его сестре. По выражению моего лица они поняли: мальчику и няне опасность больше не угрожает.

Сарацин, сидевший в грязи рядом с ванной с заведенными за спину руками в наручниках, склонил голову. Я понял, что он молится. Кумали вздрогнула, словно очнувшись от забытья, и разрыдалась, отдавшись во власть волны облегчения.

Я уже собирался прервать связь с Беном, поскольку предстояло сделать еще один очень важный звонок, но лихорадка все больше охватывала меня. Голова кружилась, однако в этом беспорядочном вихре необходимо было выяснить еще один нюанс.

– Вы стали бы убивать няню? – спросил я Брэдли.

Он ничего не сказал, и это само по себе было красноречивым ответом.

– А вы? – поинтересовался он.

– В этом и заключается разница между нами, Бен, – мягко произнес я. – Вот почему я создан для этой работы, а вы – нет. Я бы, конечно, выстрелил.

Содрогаясь, и не только от лихорадки, я дал отбой и жестом подозвал Кумали. Господи, я не мог идти сам: был настолько опустошен и измучен болью, что едва стоял, нуждаясь в опоре. Женщина поддерживала меня с одной стороны, так что я мог не ступать на изувеченную ногу. Я повернулся к Сарацину:

– Если вздумаете напасть на меня – застрелю обоих.