во владение Осуне, а деньги, награбленные в городе и полученные в качестве выкупа за дворян, предполагалось разделить между прочими участниками заговора.

То, что это смелое предприятие могло успешно осуществиться, кажется крайне маловероятным – и это еще мягко сказано. Заговор был раскрыт благодаря Жювену; в гостинице Trombetta, где он проживал, к нему обратился соотечественник Габриэль Монкассен, которому было известно о готовящихся событиях, и пригласил его принять в них участие. Монкассен совершил глупость, загодя не выяснив, что Жювен – гугенот, разделявший ненависть своего знаменитого дяди к Испании. Монкассен представил Жювена Пьерру и Реньё; Жювен согласился присоединиться к ним и постепенно выудил у них все детали, включая имена основных участников заговора. Через пару дней под каким-то невинным предлогом Жювен отправился к Дворцу дожей, прихватив с собой Монкассена, и прошел прямиком в переднюю апартаментов дожа. Внезапно (по крайней мере, так рассказывают) Монкассен встревожился.

– Что тебе нужно от дожа? – спросил он.

– Да ничего особенного, – ответил Жювен. – Я просто собираюсь попросить у него дозволения взорвать Арсенал и Монетный двор и передать Крему испанцам.

– Ты нас всех погубишь! – вскричал Монкассен, побледнев.

– Только не тебя, – сказал Жювен и, передав своего друга в руки венецианского дворянина Марко Боллани, которому он уже успел довериться, вошел в зал для аудиенций. В двух словах объяснив дело дожу, он затем привел к нему Монкассена, который во всем признался – и тем почти наверняка спас свою жизнь.

Получив в свое распоряжение факты, Совет десяти действовал, как всегда, быстро и тайно. Жака Пьерра, находившегося на венецианском корабле, без промедления убили, зашили в мешок и бросили за борт. Реньё и двух более мелких заговорщиков схватили, пытали, а получив признание, подвесили вниз головой на Пьяццетте. Еще 300 второстепенных участников были аккуратно ликвидированы.

Осуна и Бедмар внутренне кипели от злости, поскольку их планы вновь рухнули. Они обладали слишком большой властью, чтобы их можно было трогать, и продолжали творить злодейства, скрываясь в стенах своих дворцов. Однако они упустили свой шанс. Венеция была спасена.

Венецию часто описывают как полицейское государство; в каком-то смысле она им и была. Однако ее обвинители кое о чем забывают. Прежде всего, полицейским было фактически каждое второе государство в Европе XVI−XVII вв.; принципиальным отличием Венеции была ее бо́льшая эффективность. Кроме того, хотя она, как и прочие государства, использовала методы, которые в наши дни сочли бы предосудительными (а тогда их считали вполне обычными) против тех, кто переходил дозволенные границы, сами эти границы были очерчены гораздо более широко, чем где бы то ни было. Это особенно касалось свободы слова (той сферы, к которой особенно чувствительны современные полицейские государства), а также важнейшего в то время вопроса религии. Наконец, Венеция составляла исключение еще в одном смысле – она никогда не была тиранией. Каждый ее правитель получал свой пост в результате свободных выборов; ни одно государство в тогдашней Европе (возможно, за исключением швейцарских кантонов) не управлялось более демократическими методами. Однако время от времени, в особенности когда Венеция позволяла законным подозрениям в отношении Испании исказить здравый смысл, она была способна совершать трагические ошибки. Вероятно, самой известной из подобных ошибок стала та, что касалась Антонио Фоскарини и Алетейи, графини Арундел.

Карьера Фоскарини началась хорошо. Он отлично служил на посту венецианского посла во Франции во времена Генриха IV, а затем в той же должности в Лондоне, где произвел приятное впечатление на короля Якова I и обрел множество друзей. Однако, живя в Лондоне, он вызвал к себе неприязнь со стороны одного из своих секретарей, который выдвинул против него несколько в разной степени истеричных обвинений, касавшихся главным образом торговли государственными тайнами, и в конце концов донес на него Совету десяти. Фоскарини вызвали в Венецию для ответа на эти обвинения и немедленно бросили в тюрьму, где он оставался все три года, что длилось расследование (во время которого, справедливости ради будь сказано, с обеих сторон было представлено множество убедительных доказательств). Наконец, 30 июля 1618 г. его признали невиновным, и он вышел из тюрьмы с незапятнанной репутацией. К 1620 г. он стал сенатором, и казалось, все это прискорбное происшествие уже почти забылось.

Летом 1621 г. в Италию прибыла графиня Арундел. Внучке Бесс из Хардвика[331] и крестнице самой королевы Елизаветы I на тот момент было около тридцати пяти лет, и она была замужем за Томасом Говардом, вторым графом Арунделом, который был одной из самых видных фигур при дворе короля Якова I. Как и ее муж, графиня была страстной любительницей живописи и использовала свои несметные богатства для увеличения одной из первых в Англии крупных частных коллекций. Любовь к живописи была одной из причин ее приезда; второй стали два ее сына, которым она, опережая свое время, намеревалась дать итальянское гуманистическое образование. Сыновей она оставила на лето на вилле в городке Доло на реке Брента, а сама поселилась в городе, в просторных апартаментах в палаццо Мочениго на Гранд-канале.

Следующей весной графиня все еще жила там, когда на Антонио Фоскарини обрушился новый удар: вечером 8 апреля, когда он выходил из сената, его арестовали и обвинили в том, что он «тайно и часто бывал в обществе министров иностранных держав, как днем, так и по ночам, в их домах и в других местах, в этом городе и за его пределами, в обычном платье и переодетым для маскировки, и разглашал им устно и письменно самые сокровенные тайны республики, получая за это деньги». На сей раз машина закона действовала быстро. Менее чем через две недели, 20 апреля, Совет десяти единогласно признал Фоскарини виновным. Приговор к казни через удушение был приведен в исполнение той же ночью.

Венецианцы к тому времени уже совершенно привыкли к трупам преступников, подвешенным вниз головой на виселице пьяццетты Сан-Марко; но в тот раз все было иначе. Это был не безымянный головорез, а сенатор Венеции – хорошо всем известный человек из благородной и прославленной семьи, пользовавшийся сочувствием всех слоев населения из-за злостной клеветы, возведенной на него в прошлом, и из-за физических и душевных страданий, которые он претерпел во время долгого и незаслуженного тюремного заключения. Люди задавались вопросом: возможно ли, что в изначальных обвинениях все же была доля истины? Как обычно, поползли слухи, и постепенно все стали считать, что большая часть тайных встреч Фоскарини проходила в палаццо Мочениго, под покровительством самой «знатнейшей англичанки» (nobilissima inglese), которая согласно этой логике и была главной злодейкой, огромной паучихой в центре паутины.

Довольно быстро эти слухи достигли ушей английского