жизнь. Его похоронили в церкви Сан-Лоренцо, но в ней нет ни памятной доски, ни даже надписи, отмечающей место его упокоения.

Его преемник Франческо Контарини правил в течение 15 месяцев, омраченных, пусть и не слишком сильно, одной из тех второстепенных войн, которые часто бывают отражением гораздо более серьезных столкновений в других местах, однако их обычно удается удерживать в достаточно узких границах, и потому они оказывают мало влияния на происходящее на европейской сцене. Именно такой была война за Вальтеллину – длинную горную долину, по которой течет река Адда, берущая начало в Юго-Западном Тироле и впадающая в озеро Комо; в те времена она на протяжении примерно 70 км своего течения служила северо-западной границей Венеции. Когда в 1618 г. началась Тридцатилетняя война, долина, составлявшая часть преимущественно протестантского кантона Гризон, стала крайне важна для Испании как единственный прямой путь сообщения между оккупированным Испанией Миланом и находившейся под властью Габсбургов Австрией. Два года спустя долину захватили испанские войска.

За этими событиями с понятной тревогой следили Франция, Савойя и Венеция, в 1623 г. заключившие между собой союз, чтобы изгнать захватчиков и восстановить статус-кво; однако прежде, чем они успели это сделать, испанцы передали все крепости в долине в руки папы. Это был блестящий ход (вернее, он таковым задумывался), основанный на предположении, что кардинал Ришельё, недавно получивший власть во Франции, подчинится авторитету папы, однако испанцы составили о кардинале неверное суждение. В ноябре 1624 г. 3000 французских и 4000 швейцарских пехотинцев вместе с 500 кавалеристами вошли в Вальтеллину при мощной поддержке венецианцев и к концу года вытеснили оттуда все папские гарнизоны, чьи захваченные штандарты были вскоре возвращены в Рим со всеми знаками уважения. В 1626 г. за этой короткой и вполне успешной кампанией последовало заключение франко-испанского договора, подписанного в арагонском Монсоне; согласно этому договору Вальтеллина должна была стать самоуправляемым римско-католическим государством, чью независимость совместно гарантировали Франция и Испания, а все крепости в ней навсегда разрушались.

Венеция и Савойя пришли в ярость. Какое право имел Ришельё заключать сепаратный мир, даже не посоветовавшись с ними и взявшись единолично договариваться с бывшим врагом о том, как распорядиться территорией первостепенной стратегической важности? Венеция особенно горько сетовала по поводу разрушения крепостей, которые считала совершенно необходимыми для сохранения свободных путей коммуникации.

Кардинал принес многословные извинения: во всем был виноват французский посол в Мадриде, вышедший за рамки данных ему инструкций, а сам король Людовик XIII был недоволен некоторыми положениями договора. Несмотря на причиненный ущерб, кардинал был уверен, что республика не станет возвращаться к этому вопросу, чтобы не развязать новую войну, которая может оказаться долгой и дорогостоящей. Венецианцы недовольно пожали плечами и смирились с неизбежным.

Дож Контарини к тому времени уже умер. В январе 1625 г. его преемником стал Джованни Корнаро – член старшей ветви этого большого клана и прямой потомок дожа Марко Корнаро, который занимал тот же пост почти за три столетия до него. Новость об избрании Джованни вызвала в Венеции всеобщее удивление, и больше всего удивился он сам, поскольку не отличался особенно выдающейся карьерой. Как сообщал в Рим папский нунций, новый дож больше увлекался религиозным служением, чем государственными делами; и, хотя Джованни всегда жил с достоинством, подобающим его рангу и статусу, щедрой и благочестивой рукой раздавая милостыню из великолепного дворца рядом с церковью Сан-Поло[336], он никогда не выказывал ни малейшего стремления получить высшую должность. Парадоксальным образом именно его наивная оторванность от жизни могла сделать его мишенью для яростных нападок некоего Раньеро Дзено – наверное, самого пылкого реформатора, когда-либо родившегося в Венеции, и уж точно самого неудобного.

Дзено уже успел поставить республику в неловкое положение в 1621 г., когда он был послом при дворе папы и открыто обвинил венецианского кардинала Дельфини, с которым делил палаццо на площади Сан-Марко, в том, что тот находится на жалованье у французов. По возвращении он получил высокий государственный пост, однако его высокомерие и неуступчивость в тех вопросах, которые он (иногда единолично) считал принципиальными, привели к его смещению с должности и даже к кратковременному изгнанию по обвинению в неуважении к органам власти. Однако многие жители Венеции были обеспокоены общим упадком нравственности и считали, что при всей своей невыносимости Дзено может быть именно тем, кто тогда требовался республике; поэтому его простили и призвали обратно в 1627 г. и почти сразу же избрали в Совет десяти. Отныне он наконец-то мог дать волю своему реформаторскому пылу, и первой его целью стал сам дож.

Джованни Корнаро находился в весьма уязвимом положении, и пусть оказался он в нем не совсем по своей вине, однако по крайней мере он мог бы его избежать. Прежде всего, папа Урбан VIII назначил кардиналом его сына Федерико, епископа Бергамо. Существовал давний венецианский закон, по которому сыновьям и племянникам правящего дожа запрещалось принимать церковные приходы; однако Федерико не хотел отказываться от повышения, а дож вместо того, чтобы приказать ему это сделать, предпочел поддержать его назначение, полагая, что сан кардинала – скорее чин, нежели имущество. Этот аргумент не впечатлил сенат, однако в конце концов решили, что ввиду исключительных заслуг семьи и из опасений, как бы в случае отказа Федерико принять сан папа не оскорбился и не отказался бы впредь назначать кардиналов из Венеции, закон можно проигнорировать.

К сожалению, дело на этом не закончилось. Через некоторое время новоиспеченному кардиналу предложили сан епископа Виченцы, и он без колебаний его принял; а вскоре, летом 1627 г., два других сына дожа каким-то образом умудрились через крайне нелегитимное голосование устроить свое избрание в сенаторскую дзонту – и снова в вопиющем противоречии с существующим законом.

Именно в этот момент Раньеро Дзено вернулся в Венецию и приступил к исполнению своих обязанностей в Совете десяти. К октябрю он уже был одним из трех глав-capi[337]. Он тут же послал за государственными прокурорами (авогадорами), показал им соответствующие законы и потребовал, чтобы выборы в дзонту объявили незаконными. Авогадоры безвольно согласились (вряд ли у них был иной выбор), но прежде, чем они смогли что-либо сделать, их опередил сам дож, обратившийся с тем же требованием и заявивший, что ни он, ни его советники до конца не понимали область применения закона – если бы дело обстояло иначе, они вообще не допустили бы выборов. 27 октября выборы аннулировали. Большинство людей удовлетворились бы этим, однако не таков был Раньеро Дзено. В тот же день, незадолго до собрания сената, он отправил дожу послание, в котором просил его уделить ему как главе