ясность мысли, – говорил он своим коллегам по Металлургической лаборатории. – Все, кто туда поедет, сойдут с ума»[1976]. В оценочном заключении инженерных войск, подготовленном 21 ноября, описывается крупный лесной участок к северо-западу от Санта-Фе, на расстоянии 56 километров по шоссе, без линий подачи газа или топлива, с одним одноканальным телефоном лесной охраны, среднегодовым количеством осадков 470 миллиметров и годовым диапазоном температур от –24 до +33 °C[1977]. Землю и элементы благоустройства, включая саму школу, шестьдесят лошадей, два трактора, два грузовика, пятьдесят седел, восемьсот вязанок дров, двадцать пять тонн угля и тысячу шестьсот книг, оценили в 440 000 долларов. Школа была готова заключить сделку. Манхэттенский проект приобрел эту живописную площадку для своей лаборатории.

Гровс убедил Калифорнийский университет взять на себя обязанности подрядчика по управлению секретным предприятием. Строительство – дешевых зданий барачного типа, которые должны были просуществовать только до конца войны, с угольными печками, на улицах без тротуаров, по которым можно было бы обойти весеннюю или осеннюю грязь, – началось почти сразу же. «Мы пытались, – пишет Джон Мэнли, физик из Университета штата Иллинойс, работавший тогда с Оппенгеймером, – построить новую лабораторию в пустыне посреди Нью-Мексико, исходно имея под рукой только книжки Горацио Элджера[1978] – или что там читали мальчики в этой школе – и упряжь, которую они использовали для верховой езды, что не очень-то пригодилось нам при сооружении ускорителей, производящих нейтроны»[1979]. Роберт Р. Уилсон, молодой доктор наук из Беркли, преподававший в Принстоне, отправился по просьбе Оппенгеймера в Гарвард и договорился с Перси Бриджменом, что тот предоставит гарвардский циклотрон; Висконсин дал два генератора Ван де Граафа; Мэнли собрал другое оборудование по другим университетам, в том числе в Беркли и в Университете штата Иллинойс. Тем временем Оппенгеймер ездил по всей стране, вербуя ученых:

Перспектива переезда в Лос-Аламос сильно пугала. Речь шла о военном гарнизоне; сотрудникам предлагалось завербоваться более или менее до конца войны; предполагались жесткие ограничения передвижений и свободы семей ученых… От идеи исчезнуть на неопределенный срок в пустыне посреди Нью-Мексико, причем в квазивоенной организации, многим ученым – и семьям многих других – становилось не по себе. Но у этого дела была и оборотная сторона. Почти все понимали, что речь идет о великом предприятии. Почти все знали, что если эта программа будет завершена успешно и достаточно быстро, это может решить исход войны. Почти все знали, что им представляется беспрецедентная возможность применить фундаментальные знания и искусство научных исследований на благо страны. Почти все знали, что эта работа, если она будет доведена до конца, войдет в историю. В конце концов эти чувства – заинтересованность, верность долгу и патриотизм – одерживали верх. Большинство тех, с кем я разговаривал, приехали в Лос-Аламос[1980].

Однако туда не приехал один из самых трезвомыслящих ученых, И. А. Раби. Причины его решения были поучительны. Он продолжил работать в Радиационной лаборатории МТИ над разработкой радаров. «Оппенгеймер хотел, чтобы я стал заместителем директора, – сказал он в интервью много лет спустя. – Я обдумал это предложение и отказался. Я сказал: “Я отношусь к этой войне очень серьезно. Мы можем проиграть, если у нас не будет достаточно хорошего радара”»[1981]. Физик из Колумбийского университета считал потребность в радаре более насущной с точки зрения обороны страны, чем отдаленную возможность получения атомной бомбы. Кроме того, как он сказал Оппенгеймеру, он не желал способствовать всей своей деятельностью тому, чтобы «конечным результатом трех столетий физических исследований»[1982] стало оружие массового уничтожения. Оппенгеймер ответил, что занимал бы «другую позицию», если бы считал атомную бомбу таким результатом. «На мой взгляд, речь в первую очередь шла о разработке в военное время оружия, которое может иметь важное значение»[1983]. То ли Оппенгеймер еще не пришел тогда к более эпохальному взгляду на последствия создания нового оружия, то ли предпочел не обсуждать эти последствия с Раби. Он только попросил Раби принять участие в назначенной на апрель 1943 года конференции по физике, приуроченной к открытию Лос-Аламоса, и помочь ему убедить работать там других, в особенности Ханса Бете. Впоследствии Раби приезжал и уезжал в качестве приглашенного консультанта, что было одним из очень немногих исключений из установленных Гровсом правил разделения и изоляции работ.

В декабре Оппенгеймер приехал в Кембридж, в заснеженную Новую Англию, и поговорил с супругами Бете; они подробно расспрашивали его об условиях жизни, которую он им предлагал. Отрывки из его письма составляют набросок изобретенного им населенного пункта быстрого приготовления: «Лаборатория… город… коммунальные услуги, школы, больницы… своего рода городской управляющий… главный инженер… учителя… база военной полиции… прачечная… две столовые… ответственный за культурную жизнь… библиотеки, экскурсии, кино… однокомнатные квартиры… так называемый гарнизонный магазин… ветеринар… парикмахерские и тому подобное… бар с пивом, колой и легкими обедами». Наилучшей гарантией удовлетворения Бете, заключил Оппенгеймер, были «огромные и щедрые усилия, которые… приложил к организации этого странного поселения Гровс, а также явное стремление [Гровса] сделать его по-настоящему успешным. В общем случае [его] интересует не экономия денег, а… экономия ключевых материалов, сокращение штатов и исключение любых действий, которые могли бы привлечь к нашим шалостям внимание конгресса»[1984]. Он предпочел не упоминать о мерах безопасности, в разработке которых он участвовал: огороженный забором периметр, пропускной режим, почти полное исключение телефонов («Оппенгеймер считал, что телефоны должны быть только у него самого, – говорит Дадли, – и у начальника военной базы, а любой объемный обмен информацией должен производиться по телетайпу»)[1985]. К марту, по словам Теллера, у Бете сложилось «весьма положительное мнение об этом проекте, и уговаривать его приехать не было никакой нужды»[1986].

Теллеру казалось, что в Чикаго у него недостаточно работы, и он стремился переехать в новую лабораторию[1987]. Джон Мэнли попросил его написать проспект, который можно было бы использовать при вербовке, и в начале января Теллер прислал его Оппенгеймеру. Во время летних исследований в Беркли между ними возник, говоря словами другого участника этой работы, «интеллектуальный роман». Теллер «испытывал к Оппи сильную приязнь и уважение. Он все время хотел говорить о нем с другими его знакомыми, то и дело упоминал его имя в разговорах»[1988]. Бете отмечал, и тогда, и потом, что, несмотря на многочисленные внешние различия, Теллер и Оппенгеймер были «по сути… очень похожи. Теллер очень быстро все понимал, так же как и Оппенгеймер… Кроме того, они были несколько схожи и тем, что ощутимые