В передовой статье «Нового времени» от 31 октября 1916 г. говорилось: «…Настроение страны так же трудно учесть, как разглядеть сквозь окно жизнь чужой неосвещенной квартиры… Характерным признаком момента является неясность общей цели и утрата сознательного отношения к переживаемому моменту».

«…Эта Дума будет скверная (rotten)», – писала 30 октября государыня государю.

Усталость от войны. – Два призрака: «министерство доверия» и «темные силы». – Роль сознательных врагов государя. – В. Маклаков о «шофере». Заседание Государственной думы 1 ноября; речь Милюкова. – Выступление военного и морского министров. – Отставка Штюрмера. – Попытка Трепова. – Усиление кампании против власти: резолюция Госдумы, Государственного совета и съезда объединенного дворянства. – Протест Маркова; речь Н. Маклакова (26.XI.1916). – Позиция государя перед лицом растущей смуты. – Германское предложение мира. – Приказ по армии 12 декабря 1916 г. – Убийство Распутина. – Создание однородного кабинета. – Меры против «шатания умов» на верхах. – План дворцового переворота; проект Гучкова. – Резолюция курского дворянства (19.I.1917). – Русская атака на рижском фронте. – Межсоюзная конференция в Петрограде: записка лорда Мильнера. – Февральская сессия Думы; речь Керенского (15 февраля).

Осенью 1916 г. в России царила смутная тревога. Главной, быть может, решающей чертой положения была усталость от войны, стихийно разлившаяся в широких массах. Страх перед голодом, скорбь об огромных потерях, безнадежное ощущение «войне не видно конца» – все это создавало у людей, далеких от всякой политики, растущее раздражение против власти, которая эту войну вела.

В рабочей среде, в кругах полуинтеллигенции, где социалистические течения были сильны еще до войны, их влияние чрезвычайно возросло; на столичных заводах получила преобладание партия социал-демократов – большевиков.

Армия, в которой уже почти не оставалось старых кадров, держалась даже не традицией, а тенью традиции. Подавляющее большинство низшего командного состава образовали офицеры военного времени – молодые люди из интеллигенции и полуинтеллигенции, наскоро окончившие военные училища.

Но дух воинского устава, дух старой царской армии был крепок, даже тень традиции оказывалась еще достаточной, чтобы поддерживать дисциплину в восьмимиллионной солдатской массе. Число дезертиров, вопреки тревожным слухам, оставалось ничтожным. Случаи неповиновения на фронте были редчайшим исключением. Престиж царской власти в народной массе и в армии еще противостоял явлениям распада. На третьем году мировой войны Россия держалась «на царском слове». Но в столичной рабочей среде этот престиж уже почти исчез; а общество, вплоть до высших слоев, с самоубийственным рвением работало над разрушением веры в царскую власть, раздувая недочеты, повторяя сплетни и наветы, подавая пример неуважения. Сказывалась горькая правда слов К. Леонтьева о русских высших слоях: «У нас дух охранения слаб. Наше общество вообще расположено идти по течению за другими…»

Та среда, которая была всегда наиболее политически активной, была охвачена страстным желанием добиться перемены строя. Общество соединило старые интеллигентские стремления с патриотическими настроениями первых дней войны при помощи формулы: «Это нужно для победы». Борьбу за власть вели под знаком патриотизма: поскольку это делалось искренне, участники этой борьбы были, конечно, благороднее пораженцев 1901–1905 гг.; фактически они были опасней. Грани между патриотами, «оборонцами» и «пораженцами» на практике стерлись зимой 1916/17 г. Общей очередной задачей была смена власти, война отошла куда-то на второй план, хотя ею и пользовались, чтобы обличить правительство: ведь и для пораженцев целью было не поражение как таковое, а свержение царской власти. Иные наивно воображали, что подобную перемену можно произвести, оставив старые декорации, что можно было вырвать власть из рук монарха под видом «единения царя с народом»…

Русское общество осенью 1916 г. жило верою в два призрака, одинаково нереальные: в «министерство доверия», которого не могло быть, и в «темные силы», которых на самом деле не существовало.

«Министерство доверия» каждому рисовалось по-своему: либеральным «бюрократам» – в виде кабинета с авторитетным и популярным сановником во главе; деятелям блока – в виде правительства, состоящего из членов его бюро; у более левых эта формула вообще вызывала только насмешки: авторитетное для одних было бессодержательным для других. В конце концов «министерство доверия», о котором толковали в обществе, означало бы правительство, не имеющее ни доверия царя, ни доверия народных масс.

«Темных сил» – не было. В эту тяжелую годину русской жизни Россией правил сам государь. Никто ему не «нашептывал»; никто на него не влиял; «темные силы» были плодом клеветы или больного воображения. О них твердили везде и всюду, но, когда нужно было указать, кто же именно эти «темные силы», – либо повторяли: «Распутин», либо произносили случайные имена людей, не имевших на самом деле никакого влияния. (Гучков впоследствии договорился до каких-то «темных биржевых акул»!)

Но эти два призрака возникли не случайно; это были орудия борьбы определенных кругов. В «революционной ситуации» 1916 г., кроме стихийных факторов, проявилась также борьба двух сознательных воль.

На одной стороне был государь император Николай Александрович. Он твердо верил, что России нужна сильная царская власть; он был убежден, что только такая власть может вывести Россию на путь победы. Он был почти одинок в этом убеждении; верной подругой и помощницей ему была государыня, как и он, проникнутая верой в историческую миссию царской власти, верой, которую он сумел в нее вселить. Государь не считал возможным идти в уступках дальше известного предела; он не считал себя вправе в военную бурю отдать государственный руль в другие руки; он не верил, что эти другие справятся.

На другой стороне была группа людей, знавших, что, пока у власти император Николай II, Россия останется в основе самодержавной монархией, хотя бы и с частичными ограничениями полномочий власти. И эти люди поставили себе задачей – сменить царя. Они использовали войну как удобную обстановку для борьбы, ведшейся уже ранее.

«К вопросу об отречении Государя я стал ближе не только в дни переворота, но задолго до этого, – свидетельствует А. И. Гучков. – Когда я и некоторые мои друзья в предшествовавшие перевороту месяцы искали выхода из положения, мы полагали, что в каких-нибудь нормальных условиях, в смене состава правительства, в обновлении его общественными деятелями, обладающими доверием страны, – в этих условиях выхода найти нельзя, что надо идти решительно и круто, идти в сторону смены носителя верховной власти. На государе и государыне и тех, кто неразрывно с ними был связан, на этих головах накопилось так много вины перед Россией, свойства их характеров не давали никакой надежды ввести их в здоровую политическую комбинацию: из всего этого для меня было ясно, что Государь должен покинуть престол».[248]