- Ты не сделаешь этого! - севшим голосом промолвил маг, сам не понимая, что говорит.

- Почему? - удивился Илларни. - Я старый человек, боюсь боли и терпеть не могу издевательств. Все равно ведь умру, так лучше уж без мук.

Джилинер крепче стиснул старческие плечи. Ему показалось, что астролог сейчас превратится в облачко дыма и ускользнет из-под пальцев, а с ним развеется великая, желанная тайна.

- Не делай глупостей, - поспешно сказал Ворон, стараясь придать голосу дружескую убедительность. - Подумай, какими гранями алмаза может засверкать для тебя жизнь! Слово «щедрость» окажется слишком бледным и невыразительным, когда я начну…

От волнения голос его осекся. Илларни подхватил оборвавшуюся фразу:

- Когда ты начнешь делить добычу со своими сообщниками - да, высокородный? Пожалуйста, убери руки, мне больно. Я ведь могу подумать, что это и есть твои утонченные методы убеждения…

Джилинер отдернул руки, как от раскаленного железа. А Илларни продолжал:

- И постарайся понять, ведь это так просто! Вот ты - маг… Допустим, кто-то более могущественный наложил на тебя чары, превратил в свинью… вот именно, в свинью, и нет надежды вернуть прежний облик. Живешь, но каждое мгновение ощущаешь себя грязным животным… ну, разве ты не предпочел бы смерть? - Илларни перешел на воинственный тон. - И ты хочешь, чтобы я сам с собой проделал такое превращение? Служение истине должно очищать душу, выжигать в ней скверну, подобно пламени Бездны, а я… а ты…

Разгоряченный астролог походил на воробья, вознамерившегося заклевать коршуна. Но ни он сам, ни Джилинер не увидели в этой сцене ничего смешного.

- Можешь оскорблять меня как угодно, - сухо ответил чародей, - но великий Шадридаг Небесный Путь… ведь ты и его сравнил с грязной свиньей!

- Шадридаг был гений! Гений! А у великих людей и ошибки великие… И потом… вспомни, при каких загадочных обстоятельствах погиб Шадридаг! А если он осознал, в какой ужас вверг две страны, и попытался ценой своей жизни остановить это безумие?

- Война, - веско и убежденно сказал Джилинер, - не безумие, а следствие человеческой природы. Если бы исчезло все оружие на свете, люди дрались бы кулаками и зубами. А Душа Пламени, при всей ее непостижимой сущности, - лишь оружие, но такое грозное, что пред ним склонится все живое. Любая война закончится, почти не начавшись.

- Да-а? Тогда почему Наррабан до сих пор не наш?

- Ты же ученый! - быстро сменил тактику Ворон. - Неужели тебе не было бы интересно…

Лицо астролога дрогнуло.

- Пра-авильно! - признался он. - Было бы интересно! Тем более что Шадридаг использовал Душу Пламени не только для войн… он прокладывал в горах дороги, воздвигал крепости…

- Вот видишь!..

- Нет, не вижу! Ты со своей бандой убийц не дороги собрался прокладывать!

- Это на первых порах, но дай мне получить в руки власть…

- К этому времени ты вконец озвереешь, а я перестану быть ученым. Ибо тот, кто служит тирану, не ученый.

- Вот как? - издевательски переспросил Ворон. - А ты ни разу в жизни не работал ни на одного правителя?

- Увы, каждый раз служба кончалась тем, что мне приходилось уносить ноги. Это и научило меня не доверять повелителям и тем, кто рвется повелевать. Посмотришь на иного - и разумный, и просвещенный, и наукой интересуется, и искусства поощряет… а приглядись - и на лице мудрого правителя хоть раз да сверкнут клыки Подгорного Людоеда. Не знаю, в чем тут дело… власть, что ли, так людей калечит? - Илларни безнадежно махнул рукой.

- За все приходится платить! - Джилинер сдерживался из последних сил. - Иногда цена бывает очень высокой, согласен. Но когда вожделенная, дорого оплаченная вещь попадает тебе в руки - от счастья забываешь, сколько за нее отдал.

- Но если слишком дорого платить за власть, почет и прочую труху, - без запинки ответил Илларни, - быстро обнаружишь, что за душой у тебя ни медяка… и самому тебе цена - медяк.

Джилинер невольно хмыкнул:

- Правду про нас говорят: когда боги создавали первого грайанца, они сначала сотворили длинный язык, а потом уже вокруг языка налепили все остальное… Но что ты скажешь, старик, если я поклянусь: у тебя не будет погребального костра! Посмей только остановить свое неразумное мальчишеское сердце - и я брошу твой труп шакалам!

- Ты это сделаешь?!

- Клянусь памятью Первого Ворона. Илларни притих, призадумался.

- Ладно, - выдохнул он наконец. - Лучше вечность бродить меж мирами, чем возродиться в человеческом теле и увидеть, что твой мир сгорел.

Джилинер отпрянул, потрясенный мужеством щуплого седого человека.

Напряженную тишину спугнули голоса из черного провала лестницы. Ворон встрепенулся, подобрался, метнулся к выходу, властно бросив через плечо:

- Жди меня здесь!

Едва Великий Одержимый скрылся, как пленник вскочил с ковра и шустро обежал пещеру. Он был похож на зверька, попавшего в клетку и тычущегося носом в каждый угол в поисках выхода. Илларни заглянул за жертвенник, быстро осмотрел статую - искал что-нибудь вроде рычага, открывающего потайной ход. Затем юркнул в коридор - один из трех, вливавшихся в пещеру. Сунулся он туда без особой надежды: если бы ход вел наружу, там стояла бы охрана. Илларни быстро обнаружил, что забрел в тупик, обрывающийся над озером багровой лавы. Задыхаясь от ставшего невыносимым запаха серы, астролог вернулся в пещеру. Второй выход, приподнятый над полом и окруженный чем-то вроде каменного балкончика, старика не интересовал: Илларни совсем недавно спустился оттуда по крутым ступенькам. Коридор этот вел к зарешеченному каземату, где держали ученого. Оставался третий выход - тот, за которым исчез Ворон.

Илларни высунулся на лестницу и напряженно прислушался. Ему удалось уловить снизу торжествующий, возбужденный голос Великого Одержимого:

- Живыми их ко мне, обязательно живыми! Посмотрим, заведет ли тогда наш звездочет благородные речи!

- Ну, куда ты свесилась, куда? Хочешь разбрызгать мозги по всему ущелью?

- Да я ничего, просто смотрю. По стене кустики разрослись… Интересно, как они там держатся, ведь сплошной камень…

- Я сказал, отойди от края! Не могу видеть, как ты горную козу из себя корчишь!

Айфер был всерьез рассержен. Он всячески скрывал, что боится высоты, и ему тяжело было смотреть, как Аранша пристроилась на краю обрыва с такой непринужденностью, словно все детство провела на этих откосах и кручах.

- Ладно, - смилостивилась та, - сейчас уходим. И так ясно, что дороги тут не найти. Если и была, то обвалом засыпало.

- Или Ухтах с пути сбился, - мрачно согласился Айфер. - Человек, может, здесь и пройдет, а вот верблюд - никак.