Все же заочно римский папа пообщался со своей боснийской паствой. В день, когда он должен был прибыть в Сараево, Иоанн Павел II отслужил в Кастель-Гандольфо мессу за мир в Боснии и Герцеговине. Одновременно в сараевском соборе под звон колоколов (первый раз за два с половиной года) служили мессу архиепископ Пулич и нунций Монтеризи.

«От ветра, голода, огня и войны спаси нас, Боже!» — воззвал первосвященник словами старой латинской молитвы, которую читали в Польше во время эпидемий. Служба транслировалась в прямом эфире. Собравшиеся в сараевском храме услышали, как понтифик обратился к ним по-сербохорватски: «Римский папа, который сегодня с вами, духовно всегда будет рядом, поддерживая усилия по восстановлению на этой земле братского и солидарного общества».

Больше всего Войтыла опасался, что окажется по одну сторону конфликта. Ему, пастырю вселенской церкви, следовало быть выше человеческих дрязг. Именно поэтому в ходе службы он передал слова ободрения не только католическому клиру, но и «сербскому народу», а еще послал поцелуй мира патриарху Павлу и всем епископам Сербской православной церкви. Паства Пулича, слушавшая речь наместника святого Петра, не выказала восторга — мириться с теми, кто обстреливал их на улицах города, никто не хотел.

Римский папа был взволнован. На его лице читались страдание и гнев, дрожала левая рука. Недавняя операция и обилие тревожных вестей с Балкан, из Каира и Руанды совершенно подкосили его здоровье. Вдобавок взбунтовался немецкий клир, возмущенный сентябрьским письмом Конгрегации вероучения, в котором новая «инквизиция» категорически запрещала допускать к причастию разведенных, если те вновь связали себя после этого семейными узами — мол, таким образом нарушается таинство брака и неразрывная связь Христа с церковью, его невестой. Из Германии, где началось движение за пересмотр таких взглядов, посыпались петиции священников, осуждавших Иоанна Павла II за то, что гонит «заблудших овец» прямиком в пропасть[1180]. Понтифик опять оказался под перекрестным огнем. Десятого сентября, прилетев в Загреб, Войтыла с трудом сошел по трапу и не смог опуститься на колени, чтобы по обычаю поцеловать землю.

Хорваты ждали его с таким же нетерпением, как поляки в 1979 году. Президент Туджман говорил, что надеется на моральную поддержку их борьбы за независимость. Надежда эта имела под собой основания — все-таки Апостольская столица первой признала суверенитет Хорватии. Однако в этот раз гость разочаровал. Вместо слов ободрения он заговорил о прощении врагов, а когда приветствовал верующих из других стран, приехавших на встречу с ним, не забыл упомянуть и загребских сербов. Хорваты были огорошены. Войтыле почти не хлопали. Что ж, « иногда лучший понтифик — тот, которому не аплодирует толпа», — подытожил журналист Луиджи Аккатоли[1181].

* * *

Иоанну Павлу II не привыкать было идти против течения. Когда-то он порвал с Театром рапсодов, навсегда изменив свою жизнь, затем вместе с собратьями по епископату протянул руку немцам, подписав знаменитое «Обращение». А что такое его понтификат, как не сплошной вызов общественному мнению? В свободной Польше он ополчился на либерализм, в США осудил аборты, в Западной Европе клеймил секуляризацию, в Латвии встал на защиту русских, а в Хорватии призвал к дружбе с сербами. Истинный предмет пререканий!

То же и внутри церкви. Экуменические молитвы в Ассизи и визит в синагогу, цитаты из Корана и суровость к священникам — Войтыла словно задался целью дразнить клир. На исходе XX века, когда церковные нормы жизни все больше превращались в пережиток прошлого, а Евангелие повсеместно толковали аллегорически, как поступил бы обычный римский папа, озабоченный судьбой вверенной ему организации? Скорее всего, постарался бы свести к минимуму эффект от соборных реформ и взялся бы беспощадно подавлять инакомыслие, чтобы церковь предстала неприступным бастионом, этаким Ноевым ковчегом в пучине модернистского потопа. Пример Пия XII показывает, как это могло выглядеть. Не таков был Войтыла.

«Правда — это конец света. А мы не можем допустить конца света во имя одной только правды», — говорит Джулио Андреотти в фильме «Божественный». Войтыла и здесь пошел наперекор. Его кредо звучало совершенно иначе: правда превыше всего![1182] Именно в 1994 году он выступил в защиту этой правды, затеяв величайшее предприятие своей жизни.

«То, что было допустимо и даже обязательно для средневековых пап, ныне, когда мы соотнесем это с Евангелием и нашей совестью, выглядит непростительной виной и даже тяжким грехом, — написал тридцатью годами раньше швейцарский теолог-иезуит Ханс Урс фон Бальтазар. — Так или иначе, это нечто такое, что искажает дух учения Христа и его заветы»[1183]. Войтыла высоко ставил труды этого богослова. В 1988 году он намеревался присвоить ему кардинальское достоинство, но не успел — фон Бальтазар умер за несколько дней до церемонии.

И вот, 10 ноября 1994 года, увидел свет самый громкий документ понтификата Иоанна Павла II: апостольское послание «Tertio millenio adveniente» («Приближается третье тысячелетие»). В нем понтифик очертил схему будущего юбилея христианства и обозначил программу подготовки к нему. Исходя из того, что юбилей — это покаяние и прощение, Иоанн Павел II указал, что к двухтысячелетию христианства церковь должна подойти очищенной от грехов. А раз на носу не просто юбилей, но очередное тысячелетие благой вести, то и очищение должно быть капитальным. Катарсис — вот как это можно было назвать. Сколько минуло бед и страданий, сколько пролито крови и слез — все до последней капли следовало сосчитать и взвесить на весах справедливости. Войтыла написал это, сам страдая физически и душевно. Может быть, именно оттого и пошел до конца.

Но покаянием дело не ограничивалось. Римский папа, кроме того, поставил задачу усиления борьбы с атеизмом, составления полного мартиролога мучеников за веру и поиска подходов к азиатским религиям, чтобы нащупать наконец путь для наставления их приверженцев в истине, то есть в учении Христа.

На все это отводился первый этап подготовки — 1994–1996 годы. Второй этап (1997–1999) папа планировал посвятить молитвам и размышлениям об ипостасях Троицы, причем идти, так сказать, снизу вверх: от Христа через Святого Духа к Богу-Отцу. По его замыслу в апогее 2000 года Троица как бы вновь вступала в свои права, а лидеры всех деноминаций встречались в Иерусалиме, чтобы возродить единую церковь[1184]. План, на первый взгляд, утопический, но если Бог за нас, то кто против нас? Грандиозные идеи, как и встарь, обуревали его. Преодоление расколов вообще-то было программой-минимум. В перспективе ему грезилось объединение всех авраамических религий — естественно, под эгидой наместника святого Петра. Одному из итальянских епископов, скончавшихся в начале 1990‐х, он якобы признался, что хотел бы совершить паломничество не только в Иерусалим, но и в Мекку! [1185]