А в циркуляре (приблизительно от декабря того же года) начальника Контрразведывательного отдела полпредства ГПУ по Сибири В. М. Алексеева и врид начальника отделения по борьбе с бандитизмом Г. И. Валейко, адресованном всем губернским отделам ГПУ, констатировалось, что осведомительный аппарат частей РККА и ЧОН к борьбе с бандитизмом почти не привлекается. Между тем эта агентурная сеть была призвана «дать безусловно ценный материал в отношении выявления как „красного бандитизма“ (особенно проявляющегося в частях[,] находящихся на активной ликвидации банддвижения)», так и уголовного, «принявшего за последнее время в войсковых частях хронический характер»[2834].

Со стороны бывших повстанцев критика властей по-прежнему шла преимущественно слева. В Канском уезде партизаны, крайне недовольные политикой центра, говорили, что «у власти стоят люди[,] чуждые их интересам[,] [и над ними] необходимо произвести чистку»[2835]. В сентябре 1922 года в Красноярском уезде среди бывших партизан Манского района наблюдалось «сильное недовольство спецами – бывшими работниками Колчаковских времен», среди партизан шли «разговоры, что таких спецов нужно уничтожать, иначе они задавят крестьян без оружия». Из госинфсводки 6 декабря того же года следовало, что в Красноярском и Канском уездах недовольство партизан вызывало отсутствие налоговых послаблений тем хозяйствам, которые были разорены при белых[2836].

В инфсводках зафиксированы подчас анекдотические формулировки: 7 апреля 1922 года завотделом управления Кузнецкого уездного исполкома писал в Томск, что за последнюю неделю в Кольчугине «красный бандитизм наблюдается лишь [в] легких формах». Получалось, что проявления бандитизма со стороны властей отслеживались ими же чуть ли не еженедельно – и это в небольшом городке. Президиум Томского губкома РКП(б) 31 января 1923 года отметил, что в тюрьме города Кузнецка «наблюдаются избиения заключенных как по линии ГПУ, так и [по линии] милиции…», указав секретарю укома «на необходимость особенно чутко относиться к проявляющемуся иногда в Кузнецке красному бандитизму». Инструктор ЦК РКП(б) Егоров, обследовавший Алтайскую губернию, заявил на заседании Сиббюро ЦК 27 февраля того же года, что красный бандитизм «не вполне изжит, в некоторых районах [его] влияние пока еще не определено»[2837].

В расколотой коммунистами деревне основная часть бывших партизан помогала выбивать продналог из односельчан, а другая, напротив, пыталась организовывать сопротивление нажиму властей. Ненависть к зажиточным слоям деревни и всем противникам большевистской власти сочеталась с террористическим запугиванием и со стороны самих местных властей. При этом представители властных структур практиковали как красный, так и «обычный» уголовный бандитизм. Документы говорят об отчаянной и продолжительной политической неразберихе, выливавшейся в бесчисленные самосуды, грабежи, насилие. Характерно, что в 1922 или 1923 году уполномоченный Алтайского губотдела ГПУ по Бийскому уезду Г. П. Сысоев пытался спровоцировать политработников уезда на «скрытый красный террор»[2838], после чего был повышен до начальника Ойротского облотдела ОГПУ.

В 1922–1923 годах самосуды и красный бандитизм имели место во всех бывших партизанских регионах. На заседании Новониколаевского укома РКП(б) 21 сентября 1922 года отмечалось, что, по сводкам ГПУ, в 15 волостях «партработа совершенно ослабла, процветают бандитизм и самосуды, местами с контрреволюционным оттенком». Заслушав материал о многочисленных преступлениях в Воробьёвской волости, уком постановил за красный бандитизм, пьянство и вымогательство взяток у населения исключить из партии и предать суду секретаря волкома Черникова, председателя волисполкома Иванова, продинспектора Кривулина, секретаря Дуплинской комячейки Кебача и беспартийного старшего милиционера Алексеева. Весной 1923 года в Чемском бору Новониколаевского уезда скрывалась шайка из 40 человек без политических лозунгов, но раз в нее входило несколько коммунистов и она грабила зажиточных, то обоснованно считать ее краснобандитской[2839].

В отчете новониколаевского губпрокурора за январь–апрель 1923 года сообщалось: «В Каинском уезде самосуды начали развиваться в связи с возвращением из ДВР амнистированных бывших белогвардейцев»; партизанами Краюшкиным и Сибилевым были убиты Щедрин и Ильиных. Помощник губпрокурора писал: «Краюшкин сбежал, а Сибилев арестован. Дело закончено и ждет суда… Он [Сибилев] производит впечатление твердого, энергичного и честного человека. Психология чисто партизанская». Тогда же сибирский краевой прокурор П. Г. Алимов отметил три случая убийств красными бандитами в Каменском уезде[2840]. В 1922–1923 годах в районе села Вершино-Рыбинского Канского уезда бывшие партизаны Гусаровы совместно с милиционерами совершали вымогательства, избиения, присваивали ценные вещи, издевались над арестованными, убили 11 человек и целиком одну семью. Среди погибших были председатель выездной сессии губревтрибунала, нарсудья и милиционер[2841].

В других сибирских регионах наблюдалась похожая картина. В ячейке села Усть-Сертинское Мариинского уезда 12 коммунистов были исключены из партии за красный бандитизм. В Тайгинском районе в красном бандитизме участвовали, наряду с сельскими коммунистами, и милиционеры. В Кузнецком уезде в бандитизме участвовали и руководящие работники, и рядовые партийцы. Пившие запоем ответработники смещали и арестовывали друг друга по малейшему поводу, а сельские партийцы устраивали «японские землетрясения» (в этом термине – отзвук сейсмической катастрофы сентября 1923 года, разрушившей Токио), в ходе которых они производили облавы с массовыми арестами, разваливали дома, грабили и убивали. Комиссия Томского губкома, работавшая в Кузнецком уезде в 1924 году, зафиксировала полную оторванность ячеек уезда от населения и сильнейшую народную ненависть к коммунистам, охарактеризовав ситуацию как «какой-то кошмар, граничивший с красным бандитизмом»[2842] (хотя это и был, разумеется, беспримесный красный бандитизм!).

В ответ часть активного населения продолжала скрываться в тайге либо помогала налетчикам в их борьбе с властью. На повстанческую активность руководство губернии отвечало варварским институтом заложничества. В сентябре 1923 года секретарь Томского губкома РКП(б) В. С. Калашников для борьбы с бандой Пермикина предложил начальнику губотдела ГПУ и командующему ЧОН «взять в заложники детей бандитов, объявить, что они будут расстреляны, если только банда сделает хотя бы еще [одно] нападение»[2843].

В следующем месяце председатель Томского губотдела ГПУ М. А. Филатов предлагал Томгубкому РКП(б) «просить Сиббюро разрешить брать заложниками в целях окончательной ликвидации бандитизма членов семьи активных бандитов, ведущих связь с действующими бандами». Заместитель полпреда ОГПУ по Сибири Б. А. Бак активно поддержал своего подчиненного, наложив такую резолюцию, обращенную к секретарю Сиббюро ЦК РКП(б): «Т. Косиор! Практика заложничества у нас по Сибири существует[,] и в местах сильного бандитизма она необходима»[2844]. Таким образом, чекисты, как и в Гражданскую войну, в своей повседневной работе постоянно применяли краснобандитские методы.

Очень заметной стороной красного бандитизма были бесчинства воинских формирований, занимавшихся усмирением мятежников во многих регионах Сибири и Дальнего Востока. Так, пограничные части легко расстреливали даже своих: бывший комвзвода 2‐го погранэскадрона П. М. Земсков в апреле 1922 года задержал в забайкальском поселке Зоргол двух бойцов 2‐го кавполка – Петрова и Шадрина – и из‐за отсутствия