губернии, где 17 коммунистов Гутовской волости инсценировали налет «банды» на село Гутово, действуя ради наведения революционного порядка; последний выражался в терроре против кулаков и некоторых скомпрометировавших себя коммунистов. При налете один из партийцев был убит, а крестьянин волостного центра ранен. Тогда же в Куракинской и Лебедевской волостях Новониколаевского уезда были «организованы коммунистами [самодеятельные] ЧК», занимавшиеся самочинными обысками и арестами[2805].

Комячейки постоянно осуществляли превентивные аресты по подозрению. Из инфсводки ГПУ от 4 мая 1922 года следовало, что комячейка Лялинской волости Каргатского уезда Новониколаевской губернии арестовала 12 человек по подозрению в подготовке антисоветского выступления. А в Пачинской волости Томского уезда коммунисты требовали «оружия [для] расправы [над] кулаками»[2806].

Давление партизанствующих местных коммунистов верхушка Сибирского региона ощущала повсеместно и действовала по отношению к ним аккуратно. Сначала по делу начальника Мариинского политбюро и уездмилиции К. А. Зыбко приговор Томского губревтрибунала от 23–25 января 1922 года оказался подчеркнуто суровым: из 22 милиционеров и чекистов, обвиняемых в бессудных убийствах, мародерстве и фабрикации «заговоров», 14 получили расстрел, двое – принудительные работы, остальные – условное наказание либо были освобождены от обвинений. Однако вскоре шестеро осужденных к расстрелу оказались помилованы – высшую меру заменили на пять лет тюрьмы. В итоге четверо были расстреляны, семеро умерли в тюрьме; оставшаяся половина привлеченных вышла на свободу[2807]. При этом следует понимать и то, что партийное начальство прекрасно знало, насколько чудовищны условия содержания под стражей. Затягивая следствие, чекисты и их кураторы сознательно доводили часть заключенных до мучительной смерти от тифа и голода.

Далее карательная практика радикально смягчилась. Характерна реакция властей на вопиющее дело группы 10 чекистов-транспортников из оперпункта ДТЧК станции Топки[2808], которые с помощью местных коммунистов тайно убили в августе 1921 года в Топках несколько человек «с целью истребления гадов». Жертвами стали: дорожный мастер, убитый комендантом оперпункта И. А. Санниковым; статистик Веселов – бывший офицер, убитый вместе с женой чекистом И. М. Мироненко как «деспотичный и высокомерный с рабочими»; бывший белый офицер, командир роты 182‐го полка Мухин, убитый чекистами Г. П. Семёновым-Ивановым и И. Ф. Жужговым-Машинским (сексотом). Покушались чекисты и на убийство священника (но тот смог обезоружить активиста К. З. Болдырева, вооруженного кинжалом), а также планировали «убрать» секретаря Щегловского укома РКП(б) А. Г. Бабия как контрреволюционера заодно еще с несколькими «гадами». Томский губотдел ГПУ отмечал: «Партизанское террористическое настроение быстро передается всем коммунистам местечка Топки. Наряду с… убийствами, распространяется разнузданность сотрудников ЧК, террор вселяет многим жителям ужас». Топкинские красные бандиты были арестованы только 26 декабря 1921 года[2809].

Сиббюро ЦК в мае 1922 года постановило, что расстрела к этим убийцам применять не следует. В своей резолюции 17 мая председатель Сиботделения Верховного трибунала ВЦИК такую установку подтвердил, обосновав ее «малосознательностью обвиняемых и абсолютным непониманием ими новой экономической политики». Начальник оперпункта отделения ДТЧК станции Топки Н. И. Трофимов в ходе судебного заседания сказал: «Я предполагал, что приносил пользу, приказывая убивать буржуев и интеллигентов, этих гадов, всех тех, кто служил при Колчаке, но теперь сознаю, что это было бесполезно…»[2810] Томский губревтрибунал в июне 1922 года вынес очень мягкое решение в отношении 26 обвиняемых (один смертный приговор с заменой на пять лет, один – на три года, остальные условные с освобождением и обязательством загладить вину «честным и упорным трудом… занявшись усиленным самообразованием»); при этом чекисты Г. Л. Коптяев и В. Н. Лукьянов в апреле и июле 1922 года умерли в заключении[2811].

Тенденция оправдывать красных бандитов очевидна и в других громких делах – по обвинению начальника Алтайского губугрозыска А. П. Елькина в создании террористической группы из подчиненных сотрудников, председателя Якутской губчека И. Б. Альперовича – в фабрикации заговоров и др.[2812] Суды над леваками-уголовниками в 1922 году показали общественности и самим бандитам, что власти решили бороться с красным бандитизмом. Но, хотя и наблюдалось обилие суровых приговоров, вынесенных с воспитательной целью, на деле они быстро смягчались, причем радикально: осужденный к высшей мере почти всегда получал помилование, а затем – амнистию и выходил на свободу через год-другой. Большинство таких дел вообще не доходило до суда, а те, которые завершались приговором, демонстрировали отсутствие реальных наказаний. Так, 10 коммунистов Черепановского уезда, организовавших в 1920 году убийство священника Савина, были два года спустя оправданы по указанию Новониколаевского губкома ввиду «исторической давности дела»[2813].

Между тем сибирские информационные сводки за первую половину 1922 года рефреном сообщали об усилении и развитии красного бандитизма. Это был период не только сильного голода, но и не менее сильного террора со стороны продовольственных отрядов, чей открытый бандитизм, несмотря на частые аресты наиболее перестаравшихся, не утихал до конца кампании и проявлялся самым болезненным для деревни образом[2814]. Огромный продналог за 1921–1922 годы совершенно разорил село, вызвав жесточайший голод в целых уездах и колоссальное возмущение даже лояльных слоев деревни. Партизаны с явной враждебностью отмечали и то, что продналог опустошал как зажиточную часть деревни, так и хозяйства самих красных повстанцев.

С декабря 1921 года население Славгородского уезда из‐за продналога начало разбегаться. В Минусинском уезде продотряды пьянствовали, дебоширили, стреляли по ночам и «буквально грабили население». В начале 1922 года только в Вознесенской, Михайловской и Покровской волостях Тюкалинского уезда Омской губернии было арестовано в административном порядке 1320 крестьян; в Щегловском уезде продинспектор заявил: «Подыхайте с голоду, Советская власть от этого не потеряет»[2815].

Голод в Сибири в 1922 году носил повсеместный характер, обостряясь в отдельных волостях и уездах до степени голодомора и озлобляя население. Госинфсводка от 28 февраля 1922 года указывала: «Учащаются случаи голодной смерти… На рынке [Актюбинска] замечена продажа жареного человеческого мяса, издан приказ о прекращении торговли жареным мясом». В Тарском уезде «…в некоторых волостях население сотнями умирает от голода. Большинство питается суррогатами и падалью. В Тюкалинском уезде голодает 50% населения». Две недели спустя госинфсводка сообщала, что в Ишимском уезде Тюменской губернии из 500 тыс. жителей голодало свыше половины, а в благополучных по урожайности волостях – треть населения[2816]. Среди крестьян Прибайкальской области ДВР тем летом наблюдалась «настоящая голодовка»[2817].

Ненависть к коммунистам в связи с разорением, повальным террором со стороны продотрядов, голодом и массовой смертностью была всеобщей. Осенью 1922 года в поселке Семёновка Крестовской волости Славгородского уезда крестьяне грозили местным коммунистам убийством, причем, реализовав угрозу в одном из случаев и убив партийца, «закопали его с трупом собаки,