Потерянная и возвращённая.

Королева Народа…

Воспоминания сыпались и сыпались, и уже почти ничего не осталось в Баррике от него самого, но тут нечто гораздо более сильное и намного более отчётливое ворвалось в него, как будто луч света ударил принцу в глаз в тот же самый миг, как серебряная стрела пронзила сердце. Принц пошатнулся. Ноги отказывались держать его, он упал на колени перед королевой и заплакал. Никогда не видел он никого и ничего прекраснее Сакри, такой могущественной и полной загадок, что даже смотреть на неё было Баррику больно: в один миг она казалась сотканной из летучих паутинок и ловчих паучьих тенёт, и сухих прутиков — словно куколка, сделанная для детей сто лет назад, такая старая и хрупкая, что грозит рассыпаться в пыль от лёгкого прикосновения, а в другой — статуей, вырезанной из твёрдого переливчатого камня. А её глаза, её глаза, такие чёрные и глубокие! Стоило Баррику взглянуть в них, как у него начинала кружиться голова, ему казалось, что он сейчас упадёт и будет падать и падать, и никогда не достигнет дна.

Королева взглянула на него в ответ: лицо неподвижно, как маска — но маска хоть и ужасно странная, а всё же куда более родная и знакомая, чем любое лицо в целом мире. Едва заметный изгиб в уголках губ создавал впечатление, что это лицо улыбается, но её глаза и его неизвестно откуда взявшиеся воспоминания говорили: оно неверно.

— Так вот что осталось от благородной крови дочери моей Санасу? — Сакри говорила вслух, будто не могла вынести прикосновения к его мыслям. В голосе её не слышалось теплоты. — Это ли посмешище, этот ли осколыш странной забытой истории — он ли то, что является ко мне на закате дней моих?

Баррик знал, что должен бы разозлиться, но сил у него не осталось. Даже оттого, что он просто стоит перед ней, у юноши перехватывало дыхание. От её ли присутствия или Огнецвета голова его переполнилась красками, звуками, жаром?

— Я таков, каким боги создали меня, — всё, что он смог придумать в ответ.

— Боги! — Сакри издала короткий звук, какой в равной степени мог быть и смехом, и всхлипом, но ничто в её лице не изменилось. — Что хотя бы однажды они сделали такого для нас, что впоследствии не обернулось бы бедою? Дар величайший Горбуна — и тот стал мучительной пыткой.

Даже тени, казалось, отпрянули, как если бы произнесённое было ужасным богохульством. Какая-то часть Баррика понимала, что эти слова её происходят из глубочайшего страдания, которого он не мог разделить и на малую толику.

— Мне очень жаль… что я, какой есть, неприятен вам, леди. Не по собственному выбору я пришёл сюда — и не я выбирал, какой крови течь в моих жилах. Что бы ни причинили вам мои предки, они не потрудились спросить моего согласия.

На этот раз королева долго смотрела на него, глазами столь тёмными и яростными, что принц едва выдержал этот взгляд.

— Довольно, — произнесла она наконец. — Хватит разговоров. Я должна оплакать мужа.

Женщина спустилась с возвышения так легко, будто её подхватил ветерок, всколыхнувшаяся мантия едва коснулась пола. Когда Баррик последовал за ней обратно через зал, в зеркалах с обеих сторон тысяча королев-фаэри и тысяча смертных принцев тоже потянулась к его порогу. Часть Барриков даже обернулись, чтобы посмотреть на него.

Некоторые отражения внешне и вовсе не походили на самого Баррика, но именно выражения лиц самых похожих тревожили принца всего больше.

Он и Сакри вышли из дверей Зала зеркал в огромное помещение, где столпились жители сумеречной страны — сотни разных мастей и самого причудливого, на взгляд принца, облика, и тем не менее странным образом он узнал их всех — красные колпаки, тоннельные стучаки, троу ростом с дерево — и даже знал, что место, в котором все они ждут, называется Палата зимнего пира.

Когда королева, а по пятам за ней и Баррик прошли мимо, вся толпа присоединилась к ним, держась позади: плачущие женщины и маленькие мужчины со звериными глазами, крылатые тени и другие, с лицами грубо сработанных каменных статуй, вливались в процессию, пока она не заполнила собой коридор и не растянулась так, что принц уже не видел, где она кончается, эта река сверхъестественной жизни. Он последовал за Сакри по лабиринту незнакомых коридоров, но названия и представления скользили по ним, как отражение по глади пруда: Отдохновение печального дудочника, Светлица стенаний, Место, где расстались Осторожность и Плывущая Птица…

Наконец они вышли под открытое небо, пересекли сад каменных глыб, перекрученных, словно они ворочались в дурном сне, — и здесь дождь обрызгал ему лицо и намочил волосы. Это ощущение было таким привычным и таким узнаваемым, что на миг все другие мысли развеялись и Баррик стал просто самим собой, каким всегда был — до Границы теней, до Спящих, до поцелуя Иннира.

“Каким я стану? — принц уже не испытывал такого страха, как раньше, но всё же было горько думать о том, что он утратил. — Прежним собой я никогда уже не буду.”

На дальней стороне сада — Жучиного недремлющего сада, как нашептали ему мысли, где Слуга Дождя держал в плену Короля птиц и рассказал ему, каков будет конец мира, — они вошли под своды просторного покоя, где единственным островком света было неширокое кольцо свечей на полу, и пустого — за исключением тех самых свечей и тела, лежащего на плоском камне в центре горящего огоньками круга. Глаза Баррика наполнились слезами. Ему не нужно было спрашивать, кто там лежит. Теперь хоровой шёпот в голове только мешал ясно осознать свои чувства. Тот, кто сейчас покоился на камне перед ним, за один-единственный день стал для него почти отцом — нет, больше: Иннир отнёсся к нему с такими терпением и добротой!

Королева стояла, глядя на тело своего мужа. Повязка пропала, глаза короля были закрыты, он словно спал. Баррик сделал несколько шагов вперёд и медленно опустился на колени, не в силах долее выносить тяжести этого момента.

“Сын Первого камня, Олень Прядающий, Слабый телом и высокий умом… — это, перебивая друг дружку, как воркующие голуби, торопились нашептать голоса. — Предатель! — нет, тот, кому сам Горбун…!”

"Смотри, каков я, — со вздохом произнёс другой, далёкий голос. — Так мал. И так потерян!"

В изумлении Баррик огляделся.

— Иннир? — это был точно голос короля, вне всяких сомнений.

"Не покидайте меня!" — он послал свою мысль вслед королевским. Остальные воспоминания, голоса, призраки, эти бессчётные тени и обрывки понимания, что нынче преследовали его, все рассеялись перед этим призывом, но чем бы ни была та часть сущности Иннира, что коснулась юноши, теперь она уже пропала.

— Старый дуралей, — тихо проговорила королева, глядя на бледное застывшее лицо супруга. — Прекрасный слепой старый дуралей.

Похороны Властелина ветров и мыслей прокатились перед Барриком вздувшейся, затапливающей берега рекой, течение которой несёт с собой мешанину всяких неопознаваемых предметов.

В этом тёмном, полном ропота приглушённых голосов покое неясные тени собрались вокруг короля, чтобы спустя какое-то время снова разойтись, звучали плачи и напевы, изредка раздавались странные звуки, сопровождаемые странными жестами, какие Баррик не мог соотнести с проявлением ни одной из человеческих эмоций. Одни жесты выражения скорби были чрезвычайно сложны, как театральные представления или храмовые ритуалы, и длились, кажется, часами, а другие оказывались не более чем взмахами крыльев над безжизненным телом Иннира. Баррик услышал речи, в которых понимал каждое слово, но смысла притом совершенно не улавливал. А иные из пришедших оплакать короля, стоя у его ложа, издавали один лишь утробный звук — и он открывался в сознании Баррика целой книгой, словно история, какие барды рассказывают в Ночь Сиротки — из тех, что начавшись на закате, продолжаются до рассвета.